Книга Тайный посол. Том 1 - Владимир Малик

– Ну, вот что, молодцы, сегодня будет очень жаркий день. Кара-Мустафа поклялся бородой пророка, что к вечеру его бунчук взовьется на Чигиринской горе. Он собрал под городом сорок тысяч войска и почти все пушки. Штурм уже начался. А вы, я вижу, без оружия…

– За этим дело не станет, – мрачно сказал Грива. – На валах и нашего и турецкого оружия достаточно. Скажите только, где нам быть.

– Рожков пойдет со мной. А вы не моего полка…

– Мы хотели бы вместе, – сказал Роман.

– И правда, гуртом даже батьку бить легче, – вставил мрачно Грива.

– Зачем же батьку, – усмехнулся полковник. – Турка бейте, молодцы! Турка!.. А если хотите вместе, тогда будете при мне. Но знайте: я там, где тяжелей всего. Вы пока вольные птицы – выбирайте!

– Что нам выбирать, – сказал Арсен. – Смерти не боимся! Бог не захочет – свинья не съест!

– Ха-ха-ха, прекрасно сказано! Прекрасно! Тогда – за мной, молодцы! После вчерашних потерь мне каждый отважный воин дорог. За мной!

Сухощавый высокий полковник, придерживая рукой тонкую шпагу, бившую его по ногам, быстро направился к южной башне замка. За ним поспешали Кузьма Рожков и его товарищи.

Вокруг все уже гудело, ухало, трещало. Над головами пролетали ядра и бомбы. К стенам бежали запоздавшие воины, по лестницам и земляным ступеням, укрепленным сосновыми плахами, взбирались наверх. Здесь же лежали первые за сегодняшний день убитые и раненые. Свежий утренний ветерок отдавал дымом и кровью.

Полковник Гордон быстро взбежал на стену и осмотрел турецкие позиции. По серой, испещренной окопами земле к городу приближались густые ряды янычар. Тысячеголосое «алла» неслось над полем.

Рядом с полковником смотрели на орды врага Рожков и его друзья-запорожцы.

7

Ромодановский стоял со свитой на песчаном холме на левом берегу Тясмина, напротив Чигирина. Поминутно к нему подъезжали гонцы, сообщая о ходе битвы.

У боярина был очень утомленный вид. Бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Обычно аккуратно расчесанные, приглаженные борода и усы сегодня были взъерошены, как у больного лихорадкой. Никто из свиты не знал истинной причины такого состояния главнокомандующего.

Однако приказания его были, как и всегда, четкими, обдуманными, а голос – твердым, решительным. Припухшие от бессонницы глаза смотрели внимательно, видели далеко – от максимовских лугов до субботовских круч, – охватывали все поле сражения.

Вражеское наступление вдоль Тясмина началось одновременно со штурмом Чигирина. С восходом солнца загрохотали турецкие и татарские тулумбасы, призывно заиграли зурны, затрубили рожки. От тысяч конских копыт и человеческих ног застонала земля. Разноцветные отряды акынджиев, янычар, спахиев тучами переправлялись через Тясмин и с ходу бросались на стрелецкие шанцы и редуты. На левом фланге крымская орда в конном строю атаковала казачьи полки.

Все огромнейшее войско османов перешло в решительное наступление. На тясминских лугах, на песчаных холмах левого берега, в чигиринской дубраве и на опушках Черного леса с самого утра завязались тяжелые бои.

Особенно сильный натиск турки оказывали на Чигирин и прилегающие к нему окраины. Ромодановский понимал, что прежде всего противник намерен отбросить его войска с Черкасской дороги и тем самым отрезать Чигирин, окружить его со всех сторон. Тогда участь города была бы окончательно решена: пришлось бы сдаваться на милость победителя. В руки врага попало бы много пороха, бомб, ядер, продовольствия. Поэтому воевода с самого утра кинул сюда Белгородский стрелецкий полк – свою опору и гордость.

Озабоченный и удрученный, Ромодановский сначала не заметил гонца и, лишь когда перед ним возникли три татарских мурзы, пристально посмотрел на казака:

– От гетмана?

– Да, ваша светлость. Гетман приказал доставить письмо и пленных.

– У самого пленных достаточно, – сказал утомленно боярин, разворачивая бумагу.

Гетман писал: «Посылаю тебе, Григорий Григорьевич, знатного татарского мурзу Саферелея. Оный мурзишка зятем доводится хану Мюрад-Гирею… Напугай его хорошенько! Скажи, что отрежешь его поганую голову и пошлешь в подарок тестю, сиречь хану, ежели тот позволит визирю Мустафе учинить насильство над твоим сыном. Вместе с ним посылаю еще двух захудалых мурз – пусть сам Саферелей немедленно отправит их к хану как своих посланцев. Двух – для большей верности…»

– А, вот оно что! – воскликнул боярин и обратился к гонцу: – Спасибо тебе, казак! Ты принес мне какую-никакую надежду…

Он быстро подошел к низкорослому Саферелею, которого поставили перед ним на колени со связанными сзади руками, произнес тихо, но твердо:

– Мурза, хан Мюрад-Гирей поступил необдуманно, передав моего сына князя Андрея туркам. Визирь Мустафа грозит ему смертью. Он сообщил мне, что сдерет с головы живого князя Андрея кожу, набьет ее соломой и пришлет мне в подарок, если сегодня до полудня я не сдам Чигирин… Я буду защищать этот город, пока у меня хватит сил! Значит, визирь может выполнить свою гнусную угрозу… Но клянусь, я найду способ отомстить хану за моего несчастного сына! Я прикажу заживо освежевать тебя – тоже содрать с твоей головы кожу, набить соломой и отослать хану…

Саферелей побледнел. У него пересохло во рту. Он хрипло произнес:

– О Аллах, спаси бея Андрея!

– Ты поможешь Аллаху, мурза!

– Я?

– Если хочешь носить голову на плечах, передай хану через своих соплеменников, – Ромодановский кивнул головой в сторону двух пленных мурз, что стояли поодаль, – чтобы спас моего сына! Иначе…

– Якши, якши[168], – быстро залопотал Саферелей. – Я сделаю так, как приказывает визирь урусов… Однако все в руках Аллаха…

– Безусловно. И прежде всего твоя жизнь, мурза.

Ромодановский отошел, а Саферелей начал все объяснять мурзам, и те согласно кивали головами:

– Якши! Якши!

8

С рассвета начав обстрел Чигирина, турецкие пушки весь день не прекращали огня. Пылающие бомбы и раскаленные ядра, прочерчивая на затянутом дымом небе огненные следы, летели в город со всех сторон. Рушили уцелевшие в предыдущих штурмах дома, поджигали все, что еще могло гореть.

Взрывы сотрясали истерзанную, обугленную, пропитанную кровью землю, рвали ее в клочья. Дым, пыль, горячая зола вздымались высоко вверх, наполняя воздух горячим смрадом.

Замок откликнулся с Каменной горы залпом сорока пушек, послав в поле смертоносные чугунные бомбы и ядра. Пушкари, по приказу полковника Гордона, набили в пушки в полтора раза больше пороха, рискуя быть разорванными вместе с ними. Но пушки выдержали. Зато в турецком лагере вспыхнули шатры, вздыбились, обрывая поводья, ослепленные ужасом кони, страшно заревели верблюды, закричали раненые.