Книга Кронштадт - Евгений Войскунский

— Почему ты смеешься?

— Ты замечательно ей объяснял. — Надя прыснула. — Женщина, с которой хочу расписаться…

На нее напал смех. Пришлось немного постоять перед белой дверью общего отдела, пока Надя не успокоилась. Потом они, постучавшись и не получив ответа, вошли в большую комнату, заставленную желтыми канцелярскими шкафами. За столом у окна говорила по телефону седоватая, по-мужски стриженная женщина лет сорока пяти.

— А куда ваша бытовая комиссия смотрит? — говорила она резковатым низким голосом. — Ни черта она не делает, Семенов, и нечего мне очки втирать заготовкой топлива. Помощь детям фронтовиков — не кампания на две недели, а постоянная ваша забота, понятно тебе?.. А я еще раз говорю, — повысила она голос, — мы не допустим, чтоб в Кронштадте появились беспризорные дети. Заруби на носу. — Она бросила трубку и посмотрела на вошедших: — Слушаю вас.

— Вы Марья Никифоровна? — спросил Козырев.

— Да. — Женщина поднялась из-за стола, ее служебно-замкнутое лицо вдруг помягчело. — Надя? — Пошла к ней, порывисто обняла. — Здравствуй, милая.

— Здравствуйте…

Теперь и Козырев узнал в этой женщине с властными манерами ту, что подходила к Наде выражать сочувствие на похоронах Александры Ивановны. Кажется, она назвала себя Рожновой. Она пустилась расспрашивать Надю — как живешь, где работаешь, ну и все такое. Надя отвечала односложно, и Козырев понял, что она очень смущена и, кажется, готова убежать…

— Марья Никифоровна, — вклинился он в женский разговор, — вы извините… Кто у вас регистрирует браки?

— Браки? — Рожнова уставилась на него, перевела взгляд на Надю и обратно на Козырева. — Вы хотите пожениться?

— Да, — сказал он. — Вы правильно поняли. Именно этого мы хотим.

— Присядьте. — Рожнова, озадаченная, подошла к одному из шкафов, порылась на полках, перешла к другому. Вытащила толстую конторскую книгу. — Вот браки. — Полистала книгу. — Последняя запись сделана двадцать первого июня сорок первого года.

— Ну что ж, — бодро сказал Козырев, — пора сделать новую запись.

— Да вы присядьте. — Рожнова открыла дверь в смежную комнату: — Зоя, где у нас бланки свидетельств о браке? Да, о браке. Ну, тут граждане пришли регистрироваться. Так есть у тебя? Ну, найди.

Она прошла к себе за стол. На ней был жакет синего флотского сукна и черная суконная юбка.

— Так. — Она снова сделалась официальной. — Вы хорошо обдумали?

— Да, — сказал Козырев, — мы хорошо обдумали.

— И ты, Надя?

Надя кивнула. У нее горели щеки, ресницы были опущены.

— Дай твой паспорт. И ваше удостоверение, товарищ Козырев.

— Вы меня знаете? — удивился он.

— Знаю. — Аккуратно, медленно выводя буквы, Рожнова сделала запись в книге. — Распишитесь вот здесь.

Надя, а затем и Козырев расписались в указанной графе. Из соседней комнаты вышла курносенькая девушка, положила на стол бланк и с любопытством уставилась на невесту и жениха. В дверь просунулась еще одна голова.

— Что вы сбежались? — строго взглянула на них Рожнова. — Пожар, что ли? Идите к себе. Надя, ты фамилию мужа возьмешь или оставишь свою?

— Буду Козырева, — чуть слышно ответила та, оглушенная словом «муж».

Рожнова старательно выписала свидетельство, приложила печать и, поднявшись, вручила бланк Козыреву.

— Поздравляю вас, Андрей Константинович, и тебя, Надя, с законным браком, — не без торжественности сказала она. — От души пожелаю вам долгой и счастливой жизни. — Голос у нее вдруг сорвался. — Мама твоя, бедная, не дожила… Где жить-то будете? На Аммермана?

— Пока там, — ответил Козырев. — Кстати, Марья Никифоровна, там большая комната, чернышевская, с лета стоит разбитая. Пролом в стене от артобстрела. Ваш исполком обещает, но ничего не делает.

— Я выясню, товарищ Козырев. — Она черкнула карандашом на календарном листке. — У нас вообще-то мало возможностей. Но я постараюсь помочь.

— Спасибо. Откуда все-таки вы меня знаете?

— Мой муж служит у вас на тральщике — мичман Анастасьев.

— Во-от оно что! Ну, я очень рад. До свиданья.

— Я тоже рада. Дай-ка, Надюша, я тебя поцелую.

Козырев проснулся, на миг приоткрыл веки и понял, что уже поздно: штора пропускала в комнату слабый свет дня. Он услышал рядом Надино дыхание, ощутил щекочущее прикосновение ее волос к своему плечу. Не было в его жизни минуты более полной, более счастливой, чем эта. И он замер, чтобы не вспугнуть ее.

Было тихо, как до войны.

И уже опять подступала дремота, как вдруг Надя пошевелилась и стала тихонько вылезать из-под одеяла. Не раскрывая глаз, он поймал ее и притянул к себе. Она засмеялась, шепнула:

— Не спишь? Притворщик какой…

И опять он целует ее, и она, преодолевая инстинктивную стыдливость, подчиняется его воле, и опять забытье, и только бурные толчки пылающей крови…

В комнате полумрак. В овальном зеркале, вделанном в дверцу шкафа, смутно отражается изножье дивана, углом свисающее синее стеганое одеяло. Они лежат, отдыхая, Надина голова на его плече, его рука обвила ее хрупкие плечи.

И ничего больше не надо. Пусть день, пусть ночь, все равно. Пусть остановится время.

— Люблю тебя, — шепчет он ей в ухо сквозь путаницу русых волос.

Надя замирает в его руках. Льнет к нему, словно раствориться в нем хочет. Глаза ее закрыты, на губах счастливая улыбка…

Но никуда не денешься от житейских забот. Лиза вчера ушла ночевать к Нюрке, подруге своей, и теперь может прийти домой в любую минуту. У Нюрки одна комната и мама больная, не очень-то удобно, ну, несколько дней поживет там Лиза — а потом?

— Завтра пойду в КЭЧ и скажу: «Братцы, я женился, давайте квартиру», — говорит Козырев, разжигая на кухне плиту.

— Так они тебе и дадут.

— Дадут! В Кронштадте полно пустых квартир. Пусть попробуют не дать… Тьфу, черт, опять погасло!

— Ну кто же так разжигает? — Надя тихо смеется. — Для растопки нужны тоненькие щепки. Пусти, Андрюша, ты же не умеешь…

— Кто не умеет? — Козырев грозно сдвигает брови. — Это я-то не умею?

И сует в плиту скомканную газету, чиркает спичкой. Уже сколько газет поджег, сколько перевел спичек, а плита не разгорается, не принимает огня. Но Козырев упрям.

— Воды нету, — жалобно говорит Надя, без толку покрутив кран. — Рано утром была, наверно, а мы проспали…

— И правильно сделали. Где ведро? Где ближайшая колонка?

Он уходит с ведром на угол Интернациональной, к водоразборной колонке. Надя тем временем быстренько растапливает опять погасшую плиту. Убирает постель в шкаф. Мельком взглядывает на себя в зеркало — господи, растрепалась-то как! Она причесывается, склонив голову к плечу, и кажется ей, будто не она там, в зеркале, а другая — похожая и не похожая. С незнакомой улыбкой.