Книга Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начали говорить о Роберте Эре. Вот этот, пожалуй, больше пользы бы принес, чем предыдущий. У Робки есть свой кодекс «хороших парней». Для него и для покойного Юстаса — Царствия ему Небесного! — партия хороших парней всегда была важнее партии коммунистов. Но все-таки он член КПСС, не так ли? И не только это, но еще и депутат Верховного совета СССР! Вы не понимаете, он просто вельможа этой страны.
А все-таки он не робок, этот Роб, вдруг сказала Ралисса и пустила под потолок струйку дыма. Он может вдруг отбросить все и прийти к неожиданному решению. Муж следил за ней весьма серьезным взглядом. Ей-ей, продолжала она. Хотите, я с ним поговорю? Ну, конечно, не просто с ним, а с ним и с Анкой. Без нее он не приходит ни к каким решениям.
Расул Режистан, этот полностью обрусевший махачкалинец, сохранивший все-таки плавную кальянную жестикуляцию, высказался в том духе, что Роберта вроде бы не надо втягивать. Это будет какая-то провокация, ребята, если мы будем его тащить. Он еще может нам помочь со своими «хорошими ребятами», если закуют в железА.
Остался еще один серьезный кандидат для включения в «союз бесноватых», ну конечно, великий и непревзойденный Кукуш Октава. Нет, он не пойдет к нам, сказал Ваксон. Почему? Хотя бы потому, что те они хотят, чтобы он вступил в «МетрОполь». Что за абсурд, Вакса? — спросила Ралик. Он сам мне рассказал. Дело в том, что на него насели те они. Вы знаете, что Шура, его старший сын, настоящий системный хиппи. Кукуш купил ему однокомнатную на Кутузовском, и там как раз вся эта «система» и засела. На них была облава, нашли то ли реальные, то ли подброшенные составы, ну а после этого начался шантаж родителей. В общем, эти субчики вышли на Кукуша и стали его давить. Сначала пустились в славословия: дескать вы, товарищ Октава, за истекшие годы поднялись на высший уровень нашей культуры. Ваши песни поет вся страна. Поверьте, Кукуш, мы тоже их поем. И тут же запели: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Кукуша чуть не стошнило от их вокала. Они ему говорят: «Вот опирась на эту вашу бессмертную песню, мы к вам пришли с неприятной новостью. Ваш сын Шура арестован органами милиции и прокуратуры. Его обвиняют в содержании наркотического притона. Мы в это не верим, но вы понимаете, что может прокуратура сотворить с вашим юнцом. Мы бы хотели обсудить это с вами по-товарищески, если и вы к нам проявите доверие. От вас мы многого не хотим, просто надеемся, чтобы вы с вашим фронтовым и партийным авторитетом повлияли на писателей из „МетрОполя“. Ну, просто чтобы вы вступили в эту группу и как-то остерегали бы их от непродуманных действий. Согласны?»
Кукуш, конечно, сразу же отказался. «Товарищи» приуныли. Жаль, жаль, дорогой Кукуш, что вы нам не доверяете. Все-таки мы постараемся развеять мрачные тучи, собравшиеся над вашей семьей. Шура будет освобожден. Отправьте его на время подальше от Москвы, ну, предположим, к тетке в Ереван. И никому, пожалуйста, не рассказывайте о нашей беседе; никому, кроме ближайших друзей; лады?
Пока Ваксон рассказывал историю Кукуша, все члены редколлегии с примкнувшей к ним кулинаршей Ралиссой, изготовившей для сегодняшнего стола феноменальный пирог с вязигой, только лишь переглядывались: всем было ясно, кто стоит за этой безобразной композицией. По завершении рассказа все чокнулись и запели народное:
И так дальше, тридцать пять куплетов.
Между тем в чердаке на бывшей Поварской, ныне Воровской, в будущем опять Поварской, была выработана художниками альманаха, Мессерсмитом и Боровским, пресловутая «эстетика нищеты». В двух словах она состояла в следующем. Всего набралось больше тысячи машинописных страниц. Решено было наклеивать по четыре страницы на каждой стороне больших ватманских листов. Обложки были сделаны из листов картона, покрытых так называемой «мраморной» бумагой с разводами. Каждый из двенадцати экземпляров был снабжен завязками из ботиночных шнурков. Символом альманаха стал рисунок, составленный из трех старинных граммофонов с раструбами. Каждая штука весила восемь килограммов и отдаленно напоминала фолианты догутенберговской эры.
Решено было устроить вернисаж в честь завершения работы, то есть, по сути дела, в честь выпуска в полном числе тиража — двенадцати штук. Намечено было и место — кафе «Ритм» на Миуссах с его неизгладимым запахом мокрых тряпок и пельменных кастрюль. Шуз Жеребятников предложил приволочь на вернисаж дюжину красивых чувих (по числу приглашенных академиков): они наверняка изгонят оттуда совдепскую вонь. Надо вообще попытаться максимально изгнать оттуда совка, так сказал Шуз. Директор там мой френд, пояснил он, попытается, коста-брава, тем более что и сам, между нами, собирается в отвал. А кто еще собирается, спросили Шуза. Тот дернулся, после чего пожал плечами. Между прочим, я собираюсь вместе с моей кошкой и невестой, сказал Мастер Цукер, и не делаю из этого ни малейшего секрета.
Пока суть да дело, решили устроить дачную вечеринку в доме Ваксонов. Ралисса обзвонила всех имеющихся в наличии жен и распределила обязанности по доставке и готовке. Фолиант разместили в открытом виде в углу отапливаемой веранды. Там и собралась толкучка альманахопоклонников. Среди них, между прочим, находились атташе по культуре американского посольства Рэй Бенсон и советник французского посольства Ив Аман. Их машины отдыхали внутри огороженного участка, в непосредственной близости к дому. К концу пиршества среди предотъездной суеты никто и не заметил, как по одному экземпляру «изделия» было уложено в багажники машин названных дипломатов. Провожая сначала американца, потом француза, Ваксон вспоминал отправку «Вкуса огня». Роман путешествовал очень долго, чуть ли не полгода, но потом все-таки весомой штукой плюхнулся на газон перед домом Ленарда Шройдера, калифорнийского адвоката; словом, доехал по адресу. Бог даст, и эти «изделия», еще более объемные и весомые, за полгода-то по адресам доплывут, то есть причалят к берегам «Орбиса», окруженного волнообразными полями для мичиганского гольфа, и к высоким дубовым дверям с начищенными медными ручками и набалдашниками восемнадцатого века поблизости от парижской гостиницы Пон-Руайяль.
Оказалось, что мировая почтовая система за истекшие пару лет прошла через процесс значительного и очистительного улучшения. Уже через неделю русскоязычные радиостанции начали передавать сенсационную новость о появлении на Западе неподцензурного альманаха, а его авторов стали называть «Плеядой МетрОполя». Гэбуха опять лопухнула, а может быть, и не лопухнула, а самым коварным способом всех, куда надо, затянула, чтобы разматывать до конца.
Так или иначе, борьба гигантского Голиафа и кучки микроскопических Давидов началась. Вернисаж не состоялся. Кафе «Ритм» было закрыто на санитарную обработку, в результате которой совковые запахи удалось сохранить в их неприкасаемости, прошу прощения, в их девственной воньце. В Союзе писателей стали проходить одно за другим секретариатские совещания, на которые приглашались (выборочно) метрОпольцы и (опять же выборочно) подвергались выворачиванию рук. Это выворачивание продолжалось едва ли не бесконечно, пока жертвы к нему не привыкли. Ну что ты будешь делать, что за народ эта русская интеллигенция, ну как можно привыкнуть к выворачиванию рук, а вот надо же, выходят после выворачивания, надевают пиджаки, бормочут: «Хорошего мало, но привыкнуть можно».
