Книга Сиротка. В ладонях судьбы - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Я сказала что-то не то? — обеспокоенно спросила она.

— Нет, мадам, но у вас такой интересный акцент, без обид будет сказано.

— А! — поняла она. — В наших краях считается, что у меня нет акцента. Я канадская француженка.

— Знаменитая певица! Месье Дюплесси мне о вас говорил. Хорошей прогулки, мадам!

Чувствуя себя немного оскорбленной, Эрмина молча вышла из отеля и пересекла улицу. Прислонившись к парапету, ограждающему Сену, она залюбовалась солнечными бликами на воде и высокими домами на противоположном берегу реки.

«Неужели я действительно во Франции, в Париже? — говорила она себе, испытывая одновременно восторг и тревогу. — Кажется, что все это мне снится и я проснусь в Валь-Жальбере».

В ее сторону ехал грузовик цвета хаки, сопровождаемый автомобилем того же цвета, — по всей видимости, немецкий патруль. Со сжавшимся сердцем она быстро направилась к Нотр-Дам. Ей было жаль, что она знакомилась с Парижем при таких печальных обстоятельствах. Город ее очаровал, даже если она мало что видела. «Я обязательно вернусь сюда позже, когда война закончится… С Тошаном и детьми».

Ее охватило сильное волнение, когда она очутилась возле величественного сооружения, возведенного несколько веков назад сотнями строителей. Огромный труд этих людей внушал молодой женщине чувство глубокого уважения. Она подняла голову к колокольням, разглядывая водосточные трубы странной формы, а также черные силуэты воронов, вырисовывающиеся на фоне бледно-голубого неба. Наконец, еще более взволнованная, она вошла внутрь, толкнув тяжелую дверь, обитую кожей.

«Бог мой! Какая красота!» — восторженно подумала Эрмина.

Гармоничные пропорции гигантских колонн, витражи и клирос поражали воображение. Здесь царила торжественная тишина, словно все звуки извне умирали внутри этого прекрасного храма. Потрясенная, Эрмина перекрестилась и робко направилась к скамье. Справа от себя она заметила двух женщин, но из вежливости бросила на них лишь короткий взгляд. Потом она принялась молиться.

«Господь Всемогущий, Владыка Небесный, защити тех, кто мне дорог! Я не образцовая христианка и нечасто хожу на мессу, сожалею об этом. В детстве я столько раз взывала к Тебе! Я молила Тебя вернуть мне моих родителей, и несколько лет спустя Ты исполнил мою просьбу. Я благодарю Тебя, Господи, за все счастье, что Ты мне дал! И за Твой чудесный дар — мой голос… Пусть этот голос отныне служит правому делу. Я должна подарить хоть немного утешения угнетенным людям, даже если для этого мне придется петь перед нашими врагами, перед теми, кто служит тирану, жаждущему разрушений. Господи, я, несчастная грешница, вверяю себя в Твои руки! Да, я согрешила, я нарушила клятву верности, данную моему мужу. Наш союз был благославлен в маленькой церквушке в моей снежной стране, и Ты, Боже, конечно, об этом знаешь. Мне стыдно за то, что я поддалась обаянию другого мужчины, да, мне стыдно. Я хочу искупить свою вину, и я это сделаю. Господь Всемогущий, Господь Любящий, если бы я могла, я спела бы прямо здесь и сейчас во славу Твою!»

Эрмина еле сдерживала рыдания, целиком отдавшись самой искренней молитве в своей жизни. Она думала о своей дорогой Бетти, скончавшейся при родах, о ее сыновьях Армане и Симоне, которых забрала война. «Я любила Бетти как свою вторую мать, а эти погибшие ребята, такие красавцы, были мне как братья. Бог мой, прими их души под свою святую защиту, а также душу моего сыночка Виктора, маленького ангелочка! Я вверяю Тебе также душу Талы, моей свекрови».

По ее спине пробежала дрожь. В соборе было очень свежо. Она встала со скамьи. Как можно осторожнее, смущаясь стука своих каблуков по широким черно-белым плитам, она направилась к железному подсвечнику, где горел десяток свечей. «Я поставлю шесть! Одну за то, чтобы увидеть Тошана целым и невредимым, остальные за упокой Бетти, Талы, Виктора, Армана и Симона».

Она еще помолилась, глядя на зыбкое пламя, на его тонкие переливы с любовью и печалью. После долгих минут отрешенности она наконец решилась уйти. Женщины, которые были неподалеку, тоже направились к выходу одновременно с Эрминой. Обе показались ей очень маленького роста, а ведь она сама не была высокой.

— Идем, Симон, — тихо сказала одна из них. — Малышка Тереза заботится о моей бедной Марсель, я знаю это, чувствую.

Эрмина внимательнее вгляделась в лицо незнакомки, и ей показалось, что она его уже где-то видела, а также слышала этот немного хрипловатый голос. Она даже остановилась в нерешительности, чтобы подумать. В эту секунду входивший в собор немецкий офицер в сопровождении трех солдат заставил ее отступить. Увидев врага так близко перед собой, она забыла обо всем на свете. Офицер вежливо поприветствовал Эрмину, не сводя с нее восхищенного взгляда. «Нет, я этого не вынесу, — ужаснувшись, сказала она себе. — Эти нацисты считают, что им все дозволено!»

Ее возвращение в отель больше напоминало бегство. Она не знала, что только что встретила саму Эдит Пиаф, которая тоже пришла помолиться в Нотр-Дам в обществе своей подруги Симон.

Поднявшись в свой номер, Эрмина налила теплую ванну, по-прежнему испытывая смутную тревогу. «Я должна быть сильной и смелой, чтобы не разочаровать Октава. Если я увижу Тошана, то это только благодаря ему. Тошан, любимый мой, мне кажется, что я не видела, не касалась тебя целую вечность! Ради Бога, останься в живых, вокруг нас уже и так достаточно смертей!»

Лагерь Бухенвальд, тот же день

Симон Маруа даже не подозревал, что в Париже Эрмина поставила свечку за упокой его души. Он ждал капо, который должен был отвести его в санчасть. Отправляясь на стройку, расположенную на территории лагеря, его товарищи по бараку бросали на него сочувствующие взгляды. Даже Густав, демонстрировавший столько презрения «канадскому педику», как он выражался, испуганно перекрестился.

Заключенных изнуряли бессмысленными работами, единственной целью которых было вымотать их до предела. Так накануне их заставили перетаскивать без конкретной цели на пятьдесят метров огромную груду камней. Их палачи внимательно следили за ними, убивали самых слабых автоматной очередью или забирали раненых, которые служили потом подопытными кроликами для лагерных врачей.

Несмотря на нечеловеческие условия, заключенным удавалось обмениваться информацией, и то, о чем рассказывали в Бухенвальде, было дико и ужасно.

— Это случится сегодня, — прошептал Симон, глядя на свои изможденные руки.

Жители Валь-Жальбера и Роберваля вряд ли узнали бы старшего сына Маруа, признанного красавца с фигурой атлета, если бы увидели его сегодня. За время пребывания в лагере с конца декабря он страшно похудел, хотя еще и не стал похожим на скелет, как те, кто пробыл здесь на несколько месяцев дольше. Обритый налысо, мертвенно-бледный, с черными кругами под глазами, он был лишь тенью прежнего Симона. Тем не менее в последние недели он боролся из последних сил, стараясь держать голову высоко и оставаться человеком, достойным этого звания. У нацистов не было недостатка в идеях, как унизить людей, набивая их в загоны, как скотину, но что-то помогало ему держаться.