Книга Свечка. Том 2 - Валерий Залотуха

Дело в том, что неделю назад из гаража выслали двенадцать человек якобы за неправильное оформление документов, а на самом деле за то, что те отказались платить непомерную для них дань новому начальнику в мэрии. Ночью ворвались омоновцы в масках и с автоматами, положили всех на пол, вызвали по списку двенадцать человек, посадили в автобус и увезли в аэропорт.

А вещи остались.

Тебе совсем не нравился твой новый прикид, но ты по этому поводу не протестовал и даже спросил нерешительно:

– А берета у вас нет?

Вопрос неожиданно возбудил твоих немногословных благодетелей.

– А ты что, омоновец?

– Или десантник? – засмеялись они.

– Да нет, – больше всех смутился ты, – просто…

– У него ботинки нет, а он беретку захотел, – шутливо махнул рукой твой грузин.

Беретки не оказалось, зато были две тюбетейки, киргизская войлочная шапка с национальным орнаментом и бескозырка с надписью «Беспокойный», и любой из этих головных уборов тебе были готовы отдать.

– Тогда ничего не надо, – извиняющимся тоном проговорил ты, с трудом привыкая к чужой одежде.

«Какие люди, какие хорошие прекрасные люди!» – смущенно и растерянно думал ты, но если и был прав, то лишь отчасти.

Люди были как люди, в целом не хуже и не лучше тех, что остались в общей, в самом деле им это ничего не стоило: ни прессованные часы, ни фальшивая голда, ни ненужное тряпье; ты был для них не целью, а средством – и не милосердия, как могло бы показаться, а – мести.

На твоих глазах и с твоим участием разыгрывался очередной маленький, но по-своему значительный акт великого противостояния русской власти и русского общества, и не имеет значения, что русским в том обществе был лишь ты. Все эти грузины, молдаване, украинцы говорили по-русски и по-русски думали – их объединяло то, что во все времена больше всех других скреп объединяет русских – ненависть к своей власти.

Никто не произносил это вслух, но все понимали – ты сбежал из тюрьмы, а тюрьма – это власть, подлая, неправедная, злая, и, помогая тебе, эти разные люди мстили ей за прожитую в бесправии советскую жизнь и за новую жизнь – тоже бесправную и к тому же нищую.

(Тогда, в девяносто восьмом, наша власть была крайне слаба, но исподволь уже начала возвращать свои похеренные впопыхах силенки, чтобы вновь крепко и привычно ухватить народ за горло и держать его в полупридушенном, полуобморочном состоянии…

Разумеется, ты не думал тогда об этом, это я теперь…)

«Какие люди, какие хорошие прекрасные люди!» – растроганно думал ты.

– Денег дать не можем, каждую копейку домой отправляем, – сказал при прощании тот, кто тебя сюда и привез. – Библию свою не забыл?

– Это не Библия, – в который раз объяснил ты.

– Да я вижу. Любишь книжки читать?

– Люблю.

– В библиотеку ходишь?

– Раньше любил, но давно не ходил.

– На, возьми, может, сходишь еще? – грузин протянул вишневые «корочки».

Это был читательский билет «Ленинки» на имя Сердобольского Андрея Юрьевича. Местом его работы значилась Московская обсерватория, должность – астроном. Он был моложе тебя на фотографии и совсем, совсем другой, но, если вглядеться, можно было найти общее, и это общее делало вас практически неразличимыми – все библиотечные читатели друг на дружку похожи.

– Схожу, обязательно схожу, – растерянно пообещал ты, пряча удостоверение в карман.

4

До метро довез выезжающий на линию водитель-гагауз, – был, оказывается, и такой народ на бескрайних просторах нашей бывшей родины, – а в вагоне метропоезда ты опять стоял на своем законном месте, делая вид, что читаешь книгу, смущаясь своей новой одежды и радуясь сухим и теплым ботинкам.

В приемной редакции «Столичного молодежника», располагавшейся на «Баррикадной», ты нашел внутренний телефон Екатерины Целовальниковой и набрал короткий номер.

Сердце вдруг забухало в груди, будто этот звонок что-то решал в твоей жизни, на самом деле ты просто хотел сказать…

– Привет, это я, Катя! – зазвучал в трубке звонкий девичий голос – чистый, озорной, задорный, и вновь в который раз ты увидел ее, нарисованную твоим воображением: ясноглазую, светловолосую, с открытым лицом, в простом и красивом ситцевом платье.

(И откуда, чёрт побери, ты взял, что прожженная журналюга ходит на работу в ситцевом платье, тем более в холодном апреле?

А я, кажется, знаю, кажется, догадываюсь… На твою пылкую натуру неизгладимое впечатление произвела памятная всем единственная пресс-конференция главарей ГКЧП, особенно журналистка, задавшая самому главному главарю какой-то невинный вопрос, от которого у того задрожали руки, и весь путч кончился в тот самый момент, она-то была именно такой – ясноглазой, светловолосой, а главное, в простом ситцевом платье, – после этого ты почему-то решил, что все журналистки из так называемых демократических изданий именно так должны выглядеть и так одеваться. Ну-ну…)

То был автоответчик.

И даже здесь Катя Целовальникова вела себя игриво и провокационно. Извиняясь, что «в данный момент» отсутствует в своем кабинете, она обещала каждого, кто оставит свое послание, «поцеловать в гланды» «Говорите после гудочка», – насмешливо и томно закончила она, вкладывая в последнее слово какой-то скрытый, только ей известный смысл.

Гудочек погудел и замолк.

– Бу-ух, – бултыхнулось в наступившей тишине сердце, и, коротко глотнув воздуха, ты заговорил, изо всех сил стараясь придать своему голосу строгость и назидательность:

– Вы в опасности, Екатерина Целовальникова, вы в очень большой опасности, берегите себя! – и, услышав себя, сам себе удивился: кажется, никогда и ни с кем так ты еще не разговаривал. (Но, боже мой, сколько раз, бесчисленное количество раз ты произносил свой выстраданный монолог невольного читателя желтой газеты, считающейся к тому же демократической.)

– Извините, что не называю свое имя. Я делаю это не из страха, мне нечего уже бояться, просто не хочу пугать вас… Я хочу сказать, что ваши, Екатерина Целовальникова, статьи представляют общественную опасность, а значит, они опасны и для вас. Я не знаю, почему вы, судя по голосу, молодая и красивая, лжете в каждой вашей статье, в каждой строчке, лжете, когда нет ни малейшей нужды это делать. Ведь вас никто не заставляет? Но даже если бы и заставляли? Мне кажется, вы лжете уже из спортивного интереса, лжете ради лжи. Но ложь – это не забавное вранье, ложь – это смерть, разве вы это не знаете? Получается – вы сеете смерть ради смерти… Одумайтесь, Екатерина Целовальникова, ведь вы еще молоды, вам еще жить и жить! Нельзя озаглавливать заметку «Орально, анально и, наконец, вагинально» – ее могут прочесть дети, хотя и взрослых стоит пожалеть.

После чтения подобных заметок хочется вымыть руки и прополоскать рот, и все равно останется чувство гадливости.