Книга Вокруг себя был никто - Яков Шехтер

– Только этого мало!

Тут Вирга не выдержала, бросилась на Гамната, телом своим его покрыла.

– Не дам! – кричит, – не дам!

Ее оттащили, начали дальше бить. Я выскользнула из комнаты, побежала на кухню, к телефону, позвонила в милицию. Чувствовала – страшное происходит, неправильное.

Милиция быстро приехала, Абай велел не открывать – Толика у дверей комнаты поставил, сторожить, но Видмантас рванулся, отпихнул его в сторону и впустил.

Вызвали «скорую», увезли Гамната в больницу, да поздно – он умер через два часа. Нас всех доставили в отделение, допрашивали до самого утра, когда протокол написали, меня и Виргу отпустили.

Мужчины теперь в тюрьме, в Лукишках, что будет, я не знаю. Я вообще ничего не знаю, не понимаю, я как сумасшедшая, хожу по комнатам, руки дрожат, боюсь на улицу выйти. Вчера секретарша позвонила, тебя искала, спрашивала, не знаю ли где ты? Я решила, что и тебя посадили, а сегодня, когда к ней перезванивала и врала, будто грипп, она мне про тебя рассказала.

Вилия перестала сдерживаться и заплакала, я тоже зарыдала, и так мы плакали, наверное, час или два, пока не пришла медсестра с обедом.

– Да не убивайтесь вы так, – сказала она, выкладывая на столик поднос с тощим больничным обедом. – Молодая еще, родишь.

Вот и все. Из больницы я вышла через три дня, в полном недоумении и растерянности. Сразу поехала к Игорю, не к Мастеру, а к участнику, просто старшему и более опытному человеку.

Мы пили чай на кухне, долго разговаривали о пустяках, делая вид, будто ничего не случилось. Потом Игорь замолк, посмотрел на меня очень тепло и дружелюбно и сказал.

– Да, старушка, попали мы в историю. Но ты-то в ней с самого краю, так что, если в милицию вызовут, ни в чем не сознавайся и ничего не рассказывай. Твои поездки носили чисто развлекательный характер, отдых такой, туризм. В момент убийства ты была далеко, а все остальное – острова. И вообще я тебе советую, ты ведь в нашей компании человек новый, совсем недавно пришедший. Уйди на дно, ни с кем не встречайся, ни к кому не ходи, ежели к тебе придут – двери не открывай. Пропусти вал над головой, а как наступят лучшие времена – поговорим.

Но лучшие времена так и не настали. Спустя несколько дней, около девяти вечера ко мне позвонили. Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в образовавшуюся щель. За порогом стояла Юнона.

– Таня, это я. Ты можешь мне помочь?

Лицо Игоря возникло перед моими глазами. Не знаю, чем объяснить мое поведение, страхом, дурью, малодушием, но я совершила поступок, которого стыжусь до сих пор и не знаю, как избавиться от стыда.

– Нет, – сказала я, и начала закрывать дверь.

– Таня! – воскликнула Юнона, – ты хоть знаешь, где найти Виргу?

– Не знаю.

– Жаль, я так на тебя рассчитывала.

Юнона резко обернулась и ушла, прежде, чем успела закрыться дверь. Я вернулась в комнату, побродила по ней несколько минут и вдруг сообразила, что наделала. Наскоро набросив пальто, с трудом застегнув дрожащими руками молнию на сапогах, я выбежала на улицу.

Шел снег; крупные хлопья медленно валились вниз, покрывая выбоины, грязь и трещины тротуаров. В желтом свете фонарей улица выглядела сказочной, только роль злой волшебницы в этой сказке досталась мне.

Юнона исчезла, я искала ее больше часа, но безрезультатно. Когда на Высшем суде мне предъявят тот вечер, я низко склоню голову и соглашусь с любым наказанием.

Через две недели меня вызвали в Комитет государственной безопасности, на допрос. Значит, властям дело показалось серьезным, коль скоро его передали в КГБ. Я решила молчать, как Игорь советовал.

Следователь, молодой, интеллигентного вида литовец, говорил по-русски с легким акцентом, удивительно похожим на произношение Видмантаса. Улыбался он приветливо и держался непринужденно, и вообще, по всем данным, запросто мог сидеть на ковре рядом с камином. Для начала следователь выложил на стол пачку фотографий и предложил ознакомиться.

Я принялась перебирать снимки и чуть не охнула. Вот Мирза, я и Толик стоим на шоссе, поджидая автобуса до Нукуса, вот компания «друзей» купается в запруде, а я Крошечка-Хаврошечка, одиноко сижу на берегу, вот я с Гамнатом трусцой бежим по утреннему Ошу. Получается, нас хорошо пасли, отслеживали каждый шаг? Что же я могу добавить, если им все известно?

– Послушайте, – сказала я, возвращая фотографии на место, – если вы такие умные и всеведущие, почему вы допустили убийство? Почему не остановили, не ворвались, хотя бы не позвонили в дверь?

– Мы не всемогущи, – развел руками следователь. – Такого поворота событий никто не ждал. Черт знает, почему оно случилось. В этом мы и хотим разобраться. С вашей помощью.

– Вы правы – черт знает. Но не я. Мне нечего сказать. Я не была там той ночью, я вообще почти прекратила все связи с Мирзой и Абаем.

– Вам говорили, будто от них не беременеют? – спросил следователь.– Ведь говорили, правда?

Я, как дура, кивнула головой.

– Хочу вас разочаровать, почти все женщины, побывавшие в сакле Мирзы, прошли процедуру, недавно перенесенную вами. Кто по своей воле, а у кого само получилось. Вас просто использовали, сексуально использовали. Понимаете?

Я понимала. Он хотел разозлить меня, разозлить и вызвать обиду на Абая, а потом вытащить нужные ему сведения. Нет. Ни за что.

– Ну, как хотите, – спустя полчаса сказал следователь, уразумев, наконец, что говорить я не собираюсь. – Только учтите: такое поведение несовместимо с высоким званием советского педагога. Вы меня понимаете?

Я кивнула, хотя в тот момент плохо соображала, о чем он говорит. Понимание пришло через неделю, когда директор школы, вызвав меня в свой кабинет, вежливо объяснил, что работа по воспитанию подрастающего поколения несовместима с моим образом жизни, и поэтому он просит меня подать заявление и оставить пределы вверенного ему учреждения.

Я уволилась и вернулась в Одессу. После года безуспешных попыток найти работу – меня не хотели брать ни в одну школу, несмотря на явную нехватку учителей, – устроилась на полставки в Музей, чуть ли не пыль с картин вытирать. Там и работаю по сегодняшний день. Наш челн раскололся, но, хоть гроза и выбросила меня на берег, жизнь не задалась, пошла вкривь и наперекосяк, и винить я могу только саму себя. Свое любопытство.

– А что произошло с Мирзой, Абаем? Чем кончилась вся эта история? – спросил я.

Таня глубоко вздохнула, и устало провела ладонями по лицу.

– Был суд, Абай получил пятнадцать лет строго режима, Воскобойников тринадцать, Мирза двенадцать, Игорю маленькому и Толику дали по восемь, Андрэ и Видмантасу два.

С тех пор прошло восемнадцать лет, Мирза вышел, живет в Ташкенте, Игорь большой купил ему дом, дела у Игоря идут хорошо, он все еще Мастер, как видно, людей, боящихся жить самостоятельно, всегда хватает. Что стало с Воскобойниковым, Игорем маленьким и Толиком, я не знаю, моя связь с Вильнюсом и «друзьями» прервалась навсегда. Абай умер спустя шесть лет от туберкулеза, умер сам или ему помогли, неизвестно; рассказывали, будто Юнона поклялась, что живым Абай из тюрьмы не выйдет. Вокруг Мирзы опять собираются люди, величая его пиром, человеком, близким к Богу, дервишем, Мастером. Глупцы не умирают, а только меняют друг друга.