Книга Поколение - Владимир Николаевич Ерёменко

с новым, как всегда, столько хлопот…

Олег Иванович плохо слушал Сыромятникова. Но Сыромятников наседал, надеясь отвлечь Лозневого деловыми разговорами от его мрачных дум.

— Завод блоков и блок-боксов строится в Тюмени, появятся они в других городах. Это, знаешь, на заводе монтируется целая секция газовых или нефтяных предприятий, и отсюда они пойдут на Медвежье, Сургут, Уренгой… Нам сейчас надо найти оптимальный рабочий режим экспедиций, которые будут устанавливать эти блоки на месторождениях в тундре. Многие настаивают на вахтовом способе освоения Севера. Предлагают вариант: работать двенадцатичасовыми сменами. — Сыромятников шагнул вперед и заступил дорогу Лозневому. — Отработав три полные недели, бригады вылетают на отдых к семьям на неделю. Как ты расцениваешь такой режим?

— Мы никуда не уезжаем и работаем ежедневно по десять, а то и двенадцать часов, — ответил нехотя Олег Иванович. Разговаривать ему не хотелось, но не таков был Сыромятников. Он вопрошающе нацелил на него свои колючие глаза и ждал.

— Надо создавать нормальные человеческие условия, — еле сдерживая себя, начал Лозневой, — человеческие. А если вы там решили осваивать тундру без городов, то валяйте, незачем и спрашивать…

— Не без городов, — недобро засопел Сыромятников, — а без мелких городов.

— Все крупные города когда-то начинались с мелких. И Москва вначале деревней была.

— Это раньше, а теперь сразу крупные строят: Тольятти, Набережные Челны. Сразу по триста тысяч жителей. Мы вот за такие города и в тундре. Таким будет Надым вместо десятка малых Надымов.

— Если за такие, — немного потеплел голос Лозневого, — то можно и подумать. Когда рабочий будет знать, что каждый месяц у него неделя отпуска и он проведет ее в семье, то сможет работать и больше. В тундру люди приезжают работать и заработать, а живут они там, на материке… — Лозневой махнул рукой в сторону горизонта. — Если уж решились осваивать недра Севера без капитальных поселений, то надо, чтобы люди работали, занимались тем, за чем сюда приехали. Но для этого тоже нужны условия. Не такие, конечно, как в городах, но чтобы рабочий мог нормально, в тепле выспаться, поесть, посмотреть телевизор, сходить в душ. А не так, как у нас: целый день человек на холоде вкалывает, а ночью дрожит в промерзлом вагончике. При такой жизни и месяц покажется годом. — Лозневой помолчал и добавил: — На тяжелых работах, а они часто бывают, лучше обычная смена. Здесь и за восемь часов так наломаешься, что еле до вагончика добираешься. Но и на тяжелых лучше работать полную неделю без выходных, потому что слишком накладно прерывать работу механизмов. Моторы, заглушенные на субботу и воскресенье, не заводятся. Да и рабочим выгоднее свои выходные отгулять в конце месяца дома в городе или приплюсовать их к отпуску. Эта механика проверена годами.

— Да-а-а, — протянул Сыромятников, — как ни ряди, а и вахтовый режим работы требует налаженного быта. Ты прав, Олег Иванович. Я был под Полярным кругом у нефтяников. Вот такие же, как у вас, вагончики, и рядом, прямо в снегу, расчищена детская площадка. Мороз за сорок, а несколько пацанов-дошколят катаются на санках и коньках, оказывается, живут семейные с детьми. Значит, и такой вариант надо учитывать.

— Это верно, — раздумывая, отозвался Лозневой, — видно, не все могут расстаться с семьей. И никакие, самые строгие запреты не брать в подвижные колонны жен и детей не помогают. Поэтому надо подумать и о комнатах для молодоженов, и о походных детских садиках, и о возможности молодому парню заочно учиться в техникуме или в вузе. Все это надо иметь в виду, когда вы проектируете кочевое жилье для вахт. — Лозневой спрашивающе поднял глаза на Сыромятникова, но, так и не дождавшись, пока тот ответит, заключил: — А крупные города в тундре действительно нужны как опорные индустриальные пункты. И Надым, и Сургут… Только и тех, кто в колоннах, кто на вахтах, забывать нельзя. Даже при идеальных условиях работы вахтовым способом, какие вы рисуете, мы здесь должны находиться почти двести пятьдесят дней в году. А это все же больше половины года. Да прибавьте летом мошкару, болота, грязь, а зимой пургу и морозы такие, что все костенеет, — вот и выйдет… Нет, надо, чтобы нашу северную жизнь проектировали те, кто здесь живет или будет жить.

— Вот для этого мы тебя сюда и послали, — отпарировал Сыромятников.

Но Лозневой, словно не слыша этой реплики, продолжал:

— Нам, руководителям, надо научиться искусству не мешать специалистам управлять хозяйством. И это не такое уже простое искусство.

— Так подключайся к делу со своим северным опытом! — рассерженно прокричал Сыромятников. — Подключайся!

— Не обо мне речь.

— Нет, о тебе. Ты брось мне мудрить. От себя и на Северном полюсе не спрячешься. Ты проектировщик, а газопровод и без тебя достроят.

Вечером Сыромятников заглянул в каморку к Лозневому и, увидев там Виктора Суханова, зашумел:

— А не пора вам, гости северные, восвояси? Надо и честь знать.

Лозневой поспешно смахнул рукавом куртки со стола, метнулся к тумбочке и, улыбнувшись одними глазами, пододвинул табуретку Сыромятникову.

— Рады бы, Борис Федорович, да грехи… — Он ловко разлил в кружки коньяк. — Прошу.

Сыромятников сердито отодвинул кружку.

— Привыкли все разговоры начинать с пойла. А я серьезно. Кадры институтские не намерен по стране разбрасывать. — И, повернувшись к Суханову, добавил: — Ты, Виктор, на этого бродягу не смотри, не смотри.

— Нам сейчас, Борис Федорович, нельзя отсюда, — выгораживая Лозневого, начал Виктор, — дюкер.

— Дюкер ваш лежит, — прервал его Сыромятников. — А если думаете через каждую реку их протаскивать, то вам и жизни не хватит.

— Не сердитесь, — поднял руку Лозневой. — Я Виктора не держу.

Голос его сел. Казалось, ему трудно говорить. Он глянул на Суханова, потом на Сыромятникова, словно ждал от них какого-то решения.

— И почему так поздно посещает людей здравый смысл? — поморщился, словно от зубной боли, Сыромятников и потер ладонью лысину. — Только в конце жизни человек способен понять бренность и суетность своих деяний. — Он склонился к кружке, смачно втянул в себя коньячный дух, но пить не стал. — Без надобности спорим, не уступаем йоты друг другу. Отравляем жизнь себе и другим, а когда подойдет час и нужно ответить, что сделал доброго, кого согрел, то разводим руками: мол, жизнь такая. Себя не щадил и с других взыскивал. А иные все это подают еще и как доблесть, как высшую меру жизни. Вот такой-де я. Так жил и не жалею. А может, все же есть о чем пожалеть? — Сыромятников сощурился, глянул на Лозневого и замолчал. Но, когда Олег Иванович неуютно передернул плечами, он оживился. — Себя не щадил, ладно — это дело