Книга Под фригийской звездой - Игорь Неверли

но никак не могло продвинуться вперед.

— Парад кончился, — разъяснил Поточек, ходивший в разведку, — прошла армия и крестьянская конница, шесть тысяч коней. Теперь должна идти «крестьянская пехота», то есть вся эта масса, сто, полтораста или двести тысяч — не сосчитать!

Грушка, председатель Стронництва людового всех Малопольских уездов призвал пехоту идти к кургану, где их ждет генерал Рыдз-Смиглый.

— Не хотели идти! Такие были страсти — ужас! Но председатель Грушка апеллировал к разуму — надо, мол, попытаться. Попытаться последний раз, пусть Рыдз выступит… Тогда они пошли. Но теперь снова что-то случилось.

Между тем те, кто повлезал на деревья, кричали:

— Резервисты лезут, нахалы! Резервисты и «стрелки»[52]!

— В морду их! — кричали снизу.

— Уже! Наши бьют!

Они продолжали слушать сообщения сверху: председатель Грушка хочет разнять, группа из Ракшавы, что стоит впереди, напирает на него — кто-то пнул его ногой, и Грушка убежал на трибуну. Поточек ахнул:

— Председателя ногой? Люди добрые!

— Видите, это тоже не предусмотрено программой.

Резервисты, воспользовавшись суматохой, проскочили на парад, но «стрелков» ракшавяне не пустили и пошли сами, а вслед за ними другие, из Ланцута. Шествие двинулось.

Ясенчик с Поточеком захлопотали, чтобы со своей тысячей опоздавших примкнуть к шествию, и тут Владек Жебро сказал Марысе:

— Ну, теперь наш черед.

Марыся достала из сумки красное полотнище, Владек надел его на палку и поднял высоко над головой.

Люди, которых Ясенчик тщетно умолял остановиться и пропустить их, вдруг остановились сами. Ясенчик взглянул туда, куда смотрели все, — за себя, а там взвивался вверх яростный, огненный пурпур! Одно-единственное знамя и два транспаранта — три языка пламени среди зелени, шумевшей вокруг.

Он кинулся было к Владеку, но на полпути остановился, в промежутке между красным и зеленым. Он ощутил высокую тишину этого мгновения — словно замерла стрелка весов, словно биллиардный шар повис на краю лузы. Одно прикосновение, один толчок — и разом все решится в ту или иную сторону.

Не решаясь в такую минуту спорить с Владеком, Ясенчик смотрел вместе со всеми на небольшую группу, сомкнувшуюся вокруг Щенсного, готовую на все. Ведь они находились в самом центре чужой партии. В накаленной атмосфере, когда и католическую молодежь избили, и эндеков, и санационных «стрелков»… Ведь их тоже могли счесть инородным телом и точно так же вышвырнуть из своих рядов.

Покачивались транспаранты Стронництва людового: «Кормят и защищают!», «Аграрная реформа!», «Амнистия!», «Справедливость и труд». И эти два встречных: «Землю без выкупа!» и «Власть крестьянам!» На алом знамени, проклятом церковниками, запрещенном властями, горели слова справедливости. Суть всего: земля и власть!

Кто-то крикнул львовским говором:

— Та пустите, хай идут!

Ряды разомкнулись, партийная дисциплина отступила перед крестьянским единством:

— Да здравствует народный фронт! — И жекутская ячейка поплыла в потоке Стронництва людового, словно красная гвоздика в венке на реке в праздник Ивана Купалы.

Щенсному вспомнился Первомай этого года во Влоцлавеке, такой же ликующий, под лозунгами единого фронта! Хотелось крикнуть, как тогда: «Вакон взял!», но не было никого с «Целлюлозы», никто бы не понял этого клича, хотя смысл его — что масса готова и штуцеры сосут — витал над бурлящей толпой, сознающей свою численность и силу.

Они продвигались медленно, в толчее и пыли, ежеминутно останавливаясь. До места парада было еще далеко.

— Мне надо уйти, я слишком на виду около вашего знамени, — сказал Щенсный Владеку. — Шпиков тут полно, а на меня объявлен розыск.

— Где мы встретимся?

— Идите прямо за костел, к тому орешнику, о котором мы говорили у колодца. Там попрощаемся. А пока я посмотрю с холма всю демонстрацию.

С трудом расталкивая толпу локтями, он продирался вперед и уже довольно далеко от своих наткнулся на редактора с Поточеком, которых он было потерял. Оба смотрели с небольшой возвышенности на красные пятна вдали.

— Видали?

В голосе редактора не было ни возмущения, ни восторга. Скорее веселые, шаловливые нотки, как после удачного розыгрыша. Но Поточек пыхтел, явно встревоженный:

— Как они сюда попали?

Значит, он не был там, когда Владек развернул свое знамя. И не заметил Щенсного рядом с ним.

— Ведь вы сами их привели.

— Да вы что? Неужели я бы вел коммуну?

— Не знаю, все видели. Вы с ними шли все время, от самой станции, чуть ли не под руку вели, разговаривали с этим взъерошенным знаменосцем, да или нет?

— Ну разговаривал, разве я мог подумать…

— Никто не будет интересоваться, что вы думали! Главное, что вы были их Моисеем. Уже какой-то скользкий тип допытывался: «А почему этот, с повязкой, пришел с красными? Просто так или по поручению комитета? И было ли это предусмотрено программой?»

— А вы что ответили?

— Я сказал, разумеется, что ничего подобного. Это сверх программы, ошибка вышла. Со всяким может случиться. Бывает, на ровной дороге нога подвернется.

— Но надо смотреть в оба, особенно если подписываешь декларации, — подхватил редактор, подмигивая Щенсному. — Ксендз правильно предупреждал. Нюх у попа что надо.

— Вам хорошо смеяться, — насупился Поточек. — Вам Береза не угрожает. А мне, похоже, еще придется гроб для себя готовить. Знаете, комиссар рассказывал: кто туда приходит, тот первым делом сколачивает себе гроб, а потом идет исповедоваться и на дезинсекцию.

— Пустяки, нельзя так волноваться… Пошли лучше к кургану. А вы не хотите посмотреть?

— Я как раз туда собирался.

— Тогда пошли вместе. Только бы нам пробраться.

— И думать нечего. Не пробьемся. Жалко сил, и одежды жалко. Пошли лучше ко мне в амбар. Обзор там прекрасный, все увидите.

Щенсный с редактором последовали его совету, пошли вверх по улице среди чахлых акаций и живописных хат, потом через зажиточный двор, забитый телегами из Грубешова.

Амбар стоял на краю пологого склона, чердаком к дороге и кургану. Они приставили лестницу, взобрались на нее и сели рядком на ступени, один над другим: Поточек, Щенсный, а выше всех — редактор с биноклем и камерой.

Оттуда была видна вся запруженная народом равнина, небольшой курган метров пятнадцать высотой, с серым камнем на макушке, дорога, по которой шло шествие. На ней три арки — с приветствиями для вождя, для епископов и для народа. И наконец, две трибуны друг против друга через дорогу: на одной стоял вождь в окружении генералитета и епископов, а на другой — деятели Стронництва людового.

Епископ Барда как раз закончил проповедь. Люди выжидающе смотрели на вождя. Вождь молчал.

— Сфинкса изображает, — заметил редактор, глядя в бинокль. — Недостаточно Эдика почтили, хамы. Аркой отделаться захотели! А где овации, крики «ура», торжественный марш?! Нет, он не будет говорить. Обиделся…

На трибуне Стронництва кто-то подошел к барьеру. На минуту стало тихо.

— От имени