Книга Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

Работа в лагере закипела. Генерал хотел устроить лагерь к будущему году. Все время уходило на постройки. Занятий почти не было. Прошел и август и половина сентября, а мы все еще стояли в лагерях. Нас не хотели пускать в Тифлис. Пошли слухи, что нас опять пошлют на охрану. Генерал однако хлопотал за оставление в Тифлисе и указывал, что саперы переменились к лучшему.

Однако все еще около наших палаток продолжали стоять по ночам часовые. Значит, что-то было не ладно. Не сторожа, а часовые!

Солдаты были теперь послушные, боялись генерала, но и генерал тоже видно боялся солдат. Около его барака стоял пост.

Однажды ночью, обходя лагерь и проверяя караулы, я не нашел часовых ни у генеральского барака, ни у палатки командира. На мои крики никто не появился; лишь послав за взводным и разводящим, я с их помощью разыскал часового, сидевшего в овраге за генеральским бараком. Это меня взбесило.

– Где был?

– Так что оправиться ходил.

И это часовой… Приказал сменить его и посадить под арест. Другого часового тоже нет. Нашли сидевшим в палатке у писарей.

– Да ведь ты часовой!

– Ну так что же? – ответил наглец. – Разве нельзя погреться… – Ночи, правда, были уже холодные. Но наглый ответ так взорвал меня, что я дал ему затрещину.

– Скотина! – закричал я. – Сменить! Под суд отдам негодяя!

– Вы не смеете драться… – заскулил солдатишка. – Я жалобу заявлю. – А я не попал ему по лицу, даже по правде сказать, постеснялся, и удар пришелся по плечу. – Я и сам могу… – начал было он.

Но в это время я хватил его по голове фонарем. Посыпались стекла, я выхватил револьвер. Солдатишка увидел, что шуток нет; выронил со страху винтовку, закрыл глаза руками и закричал: «Простите!»

– Ах ты мерзавец! Пакостить умеешь… Службу нести не умеешь, да еще в амбицию вламываешься. Пошел под арест, негодяй, я тебя в рапорте помещу. Сменить его! – Поганца увели.

Вдруг слышу голос Григорьева: «Поручик, зачем это вы деретесь? Знаете, какое теперь время?»

– Да разве вы не слышали ответов этого нахала, господин полковник?! – спросил в свою очередь я. – Ведь это не солдат, а революционер.

– А все-таки драться не стоит. Теперь вы и рапорт не можете подать на него. Вам тоже влетит.

«Вот служба-то пошла!» – подумал я. А все оттого, что унтер-офицеров и фельдфебелей развенчали и ничего взамен их не дали. Дойдет до того, что и впрямь кидаться на офицеров начнут.

Мы достояли в лагере до 15-го октября. Холода наступили чертовские. Пришел между тем приказ о моем производстве в штабс-капитаны. Значит, была уже поздняя осень, когда мы возвратились в Тифлис. В Тифлисе же стояла еще жарища.

Я и Молчанов наняли квартиру на Авчальской улице, недалеко от казарм. Обстановки у нас не было никакой. Мы купили стол и шесть стульев. Одну комнату взял Молчанов, другую я, в третьей устроили столовую, а четвертая зал, самая большая, оставалась совершенно пустой. Чтобы не портить впечатления, мы держали ее без всякой меблировки, и только Бойгуш, моя охотничья собака, любил спать по самой середине этого простора.

Служба началась строгая и тяжелая. Мне достался подрывной класс. Князь Гурамов просил освободить его, он усиленно готовился в академию.

Новый командир быстро забрал в руки батальон. Я как-то крикнул при нем на солдата, и он жестоко распек меля за неумение держать себя при начальнике. Так же он распекал каждого, попавшего ему в лапы. У нас все заходило, замаршировало, задвигалось по-настоящему. Весь день мы проводили в казарме. Дежурства, караулы, патрулирование по городу съедало все время. Прямо сил никаких не было.

Иногда выходило так, что после дежурства приходилось идти с патрулями. Это была самая неприятная сторона нашей службы. Чтобы революционеры одной бомбой не изувечили бы весь патруль, мы разделялись на две части. Восемь человек шли по одной стороне улицы, восемь человек по другой, шагах в шести человек от человека.

Нам была указана для патрулирования Нахаловка, пригород в северо-западной части Тифлиса, между железной дорогой и горами. Название Нахаловка вполне оправдывало характеристику этого пригорода. Офицеру в одиночку там нельзя было показаться. Могли убить.

Наша Авчальская улица тоже была опасная. На ней уже застрелили двух офицеров. Старому полковнику, воинскому начальнику, на другой день его приезда в Тифлис по делам службы прострелили голову.

Фельдфебеля нашей второй роты ударили под железнодорожным мостом кинжалом. Мы никогда не расставались с револьверами.

Забирая в руки батальон в строевом отношении, Григорьев еще ничего не мог поделать с революционным духом, таившимся в саперах. Наконец случилось происшествие. Обокрали наш денежный ящик. Пропало пять тысяч. Пропажу обнаружил новый караул, заметивший порчу печатей.

Поднялся скандал. Командир не растерялся. Он немедленно приказал четвертой роте, наиболее дисциплинированной, произвести поголовный обыск в казармах.

Искали всюду. Больше всех старался Молчанов; он первый нашел несколько сот рублей, засунутых на конюшне в сено. Подняли там деревянные полы и нашли еще полторы тысячи. Но дознание наткнулось на полное нежелание солдат говорить. Допрашиваемые, как один, твердили: не могу знать, не видел, не слышал…

Командир стал задумчив. Виновных так и не обнаружили… Прошел приблизительно месяц. Мало-помалу командир стал арестовывать то одного, то другого. Нашли прокламации. Стали предполагать, что в батальоне заведены революционные пятерки и тройки.

– Не может быть! – говорили одни.

– Все возможно! – возражали другие. – Исаевич распустил батальон до невозможности. Если бы он оставался, то могло бы черт знает что выйти.

Григорьев стал прибирать к рукам и душу батальона. Он узнавал неведомыми путями то одно, то другое. Завел новую гауптвахту, – помещение старой оказалось уже малым. Пошли слухи, что Григорьев имеет своих шпионов из самих же сапер.

«Не ладно, – думал я. – Шпионаж кончится бедой». Так и вышло. В одну из ночей нашли убитым ефрейтора. Да еще в самой крепкой роте, в четвертой. Голова убитого была проломлена ударом кирки-мотыги, которую преступник оставил тут же рядом. Сам он бежал.

Арестовали его ближайших соседей и друзей и, увы, выяснилось, что в батальоне действительно уже существовали пятерки, распространявшие идеи социал-революционеров и формировавшие новые пятерки. А за сопротивляющимися наблюдали тройки, на обязанности которых было устранять виновных и шпионов. Убийца и был участником такой тройки. Все открывалось постепенно. Командир, оказалось, уже имел прочную сеть разведчиков.

На меня это происшествие произвело такое ужасное впечатление, что я решил уходить во что бы то ни стало. Написал отцу просьбу помочь мне, хотя, конечно, не особенно мог надеяться на его помощь. Папа служил теперь в Рязани, в городской управе и был одним из городских архитекторов. Но вдруг получаю письмо от сотенного командира третьей сотни Донского императора Александра III кадетского корпуса, Андрея Федоровича Вечеслова. Пишет, что был в Рязани, в родных краях, виделся с моим отцом, – мы приходились ему родственниками по женской линии, – и узнал от него о моем желании уйти из революционного батальона.