Книга Адам Бид - Джордж Элиот

XLII. Утро перед судом

На следующий день в час Адам был один в своей скучной комнатке в верхнем этаже. Его часы лежали на столе перед ним, будто он исчислял минуты, казавшиеся ему бесконечными. Он не имел никакого понятия, что, вероятно, будут говорить свидетели в суде, потому что с трепетом отдалялся от подробностей, связанных с арестом и обвинением Хетти. Смелый, деятельный человек, который быль готов ринуться во всякую опасность, но всякий труд, чтоб спасти Хетти от угрожавшей ей беды или несчастий, чувствовал, что не имел силы встретить неисправимое зло и страдание. Чувствительность, которая была возбуждающей силой, где оказывалась возможность действовать, становилась беспомощной мукой, когда он был принужден оставаться в бездействии, или иначе искала деятельного исхода в мысли о том, чтоб явить правосудие над Артуром. Энергические натуры, сильные на все мужественные поступки, нередко стремительно отступают от безнадежного страдальца, будто одарены жестоким сердцем. Их гонит всеподавляющее чувство боли, они удаляются по необузданному инстинкту, как удалились бы от чего-нибудь раздирающего. Адам заставил себя думать о свидании с Хетти, если она согласится видеть его, думая, что свидание, может быть, принесет ей облегчение, может быть, поможет ей рассеять это страшное упорство, о котором ему говорили. Если она увидит, что он не желает ей зла за все горе, которое она причинила ему, то, может быть, откроет ему свою душу. Но это решение стоило страшных усилий; он содрогался при мысли, что увидит ее изменившееся лицо, как робкая женщина содрогается при мысли о ноже хирурга, и он скорее решился теперь переносить длинные часы ожидания, чем подвергнуться тому, что казалось ему более невыносимою агонией: быть свидетелем при ее суде.

Глубокое, невыразимое страдание очень можно назвать крещением, возрождением, посвящением в новое состояние. Трогательные воспоминания, горькое сожаление, мучительная симпатия, исполненные борьбы воззвания к невидимой справедливости – все сильные волнения, наполнявшие собой дни и ночи прошлой недели и снова сжимавшиеся, как рьяная толпа, в часы этого единственного утра, заставляли Адама смотреть на все прежние годы как бы на слепое, сонное существование, и он только теперь пробудился к полному сознанию. Ему казалось, будто прежде он всегда думал, что людям вовсе не трудно страдать, будто все, что он сам вынес и называл горем прежде, было только минутным ударом, который никогда не оставлял никакой раны. Без всякого сомнения, великие мучения могут совершить дело многих лет разом, и мы можем выйти из этого крещения огнем с душой, исполненной нового благословения и нового сострадания.

– О, Боже! – простонал Адам, облокачиваясь на стол и тупо смотря прямо на часы, – и люди страдали таким же образом прежде… и бедные беспомощные молодые существа страдали, как она… А еще так недавно она казалась такою счастливой, такою красавицей… целовала их всех, своего дедушку и всех их, а они желали ей счастья… О, моя бедная, бедная Хетти, вспоминаешь ли ты об этом теперь?

Адам вздрогнул и оглянулся к двери. Злюшка стала визжать, и на лестнице послышался стук палки и шум хромой походки. Бартль Масси возвращался домой. Неужели все уже могло кончиться?

Бартль вошел тихо и, подойдя к Адаму, схватил его за руку и сказал:

– Я пришел, только чтоб посмотреть на вас, мой друг, потому что все вышли из суда на короткое время.

Сердце Адама билось так сильно, что он не был в состоянии говорить; он мог только ответить пожатию руки своего друга. Бартль, придвинув другой стул, сел против него, снял шляпу и очки.

– Никогда не случалось со мною ничего подобного, – заметил он, – никогда не выходил я из дома, не сняв очков. Я совершенно забыл снять их.

Старик произнес это пустое замечание, считая за лучшее не отвечать вовсе на волнение Адама: последний, таким образом, не прямо догадается, что в настоящее время нельзя было сообщить ничего положительного.

– А теперь, – сказал он, снова вставая, – я должен посмотреть, чтоб вы съели кусочек хлеба и выпили вина, присланного сегодня утром мистером Ирвайном. Он рассердится на меня, если вы не попробуете. Ну-ка, – продолжал он, принося бутылку и хлеб и наливая в чашку вина, – мне и самому хочется перекусить немножко. Выпейте глоток со мною, друг мой, выпейте!

Адам тихонько оттолкнул от себя чашку и умоляющим тоном произнес:

– Расскажите мне, мистер Масси, расскажите мне все. Была она там? Началось?

– Да, мой друг, да… это происходило все время с тех пор, как я ушел в первый раз. Но оно идет очень медленно. Адвокат, которого взяли для ее защиты, беспрестанно ставит палку в колесо, чтоб остановить его, когда только может, и много задает работы расспросами свидетелей и спорами с другими юристами. Вот все, что он может сделать за деньги, которые заплатили ему, а ведь сумма-то немаленькая. Но он ловкий человек, у него такие глаза, что он мог бы в одну минуту подобрать все иголки в соломе. Если у человека нет чувств, то быть слушателем в суде так же хорошо, как слушать ученые прения, но нежное сердце делает нас тупыми. Я готов был бы навсегда расстаться с арифметикой только для того, чтоб принесть вам добрые вести, мой бедный друг.

– Но разве, по-видимому, дело принимает оборот против нее? – спросил Адам. – Скажите мне, что они говорили. Я должен знать это теперь, я должен знать, какие доказательства приводят против нее.

– До сих пор главным было свидетельство врачей и Мартина Пойзера… бедный Мартин… все в суде чувствовали к нему сострадание – это было как бы одно рыдание, когда он снова сошел с площадки. Хуже всего была та минута, когда сказали ему, чтоб он посмотрел на обвиненную, стоявшую у перил. Тяжело ему было, бедному, очень тяжело. Адам, мой друг, удар пал на него с такой же силой, как и на вас; вы должны помочь бедному Мартину, вы должны показать мужество. Выпейте теперь вина и докажите, что вы переносите ваше горе, как следует мужчине.

Бартль не мог сделать лучшего вызова. Адам с покойным и послушным видом взял чашку и немного отпил.

– Расскажите мне про ее вид, – сказал он вдруг.

– Она казалась испуганной, очень испуганной, когда ввели ее в первый раз. Бедняжка! она впервые видела толпу и судью. И там была куча глупых женщин в нарядных платьях; руки их до самого верху были покрыты безделками, и на голове перья; они сидели неподалеку от судьи. Можно было подумать, они вырядились таким образом для того, чтоб быть пугалами и предупреждением для всякого, кто вздумал бы когда-нибудь снова связаться с женщиной; они беспрестанно приставляли к глазам стекла, смотрели и перешептывались. Но после этого она стояла, как белая картина, смотря вниз на свои руки, и, казалось, ничего не видела и не слышала. Она была бледна как полотно. Она не говорила ничего, когда ее спрашивали, виновна ли она или невиновна, и тогда за нее ответили: «Невиновна». Но когда она услышала имя своего дяди, то по всему ее телу, казалось, пробежала дрожь; когда сказали ему, чтоб он посмотрел на нее, она опустила голову, скорчилась и закрыла лицо руками. Ему стоило большого труда говорить, бедному человеку; его голос сильно дрожал. И адвокаты, которые по большей части бывают тверды, как сталь, я заметил, щадили его, как только могли. Сам мистер Ирвайн подошел к нему и вышел из суда с ним вместе. Да, великое дело в жизни человека иметь возможность поддерживать ближнего и подкреплять его в подобном несчастье.