Книга Череп грифона - Гарри Тертлдав

— Да уж, вижу. Иначе твой отец поговорил бы с ним как следует.

Она вскинула руки.

— И что мне делать? Я не сдамся, но как мне должным образом с этим бороться? Может, ты подскажешь, Менедем? — Она смотрела на него большими, полными надежды глазами.

Почему Бавкида взывает к Менедему, ища поддержки против своего мужа, его родного отца? Потому что ей требуется оружие против Филодема и Сикона? Или просто потому, что у них с Менедемом не такая уж большая разница в возрасте, а у Филодема уже седая борода?

Каковы бы ни были причины, Менедем знал, что ему только что дали шанс. Со многими другими женщинами он бы такого шанса не упустил. Так почему бы не поступить так же с Бавкидой?

«Это было бы легко», — подумал Менедем и принялся кусать нижнюю губу до тех пор, пока не ощутил вкус крови.

— Не знаю, — без всякого выражения сказал он. — Я просто не знаю.

И тогда, к его ужасу и огорчению, жена его отца повесила голову и начала тихо плакать.

— Может, Филодем злится на меня потому, что я до сих пор не забеременела, — негромко, каким-то надломленным голосом произнесла Бавкида. — Я делаю все, чтобы забеременеть… Пускаю в ход все средства, какие знаю: я уже молилась, приносила жертвы — но напрасно. Может, все дело в этом.

«Мой отец — старик. Его семя должно быть уже холодным. Если я посею свое семя в пахотную борозду, которую он проложил, я почти сделаю ему одолжение».

Менедем взвился со скамьи во дворе так стремительно, что Бавкида удивленно заморгала.

— Прости… — пробормотал он. — Я только что вспомнил… У меня назначена важная встреча в гавани. И я уже опоздал. Очень сильно опоздал.

Ложь была неловкой, и Бавкида наверняка догадалась, что он лжет. И все равно Менедем выскочил из дома так стремительно, будто Добрые гнались за ним по пятам.

«Они и вправду могли бы за мной гнаться, — подумал юноша, оглядывая улицы и прикидывая, куда бы на самом деле пойти. — Если бы я отправился по пути, по которому уже странствовал раньше, они могли бы погнаться за мной, да еще как!»

Он сжимал кулаки до тех пор, пока ногти не впились в мозолистые ладони. Знает ли Бавкида, имеет ли хоть какое-то представление о смятении, которое внесла в его душу? Она никогда не показывала этого ни единым намеком — но хорошая жена и не покажет такого. Так всегда бывало во время его неудачных попыток обольщения.

Менедем засмеялся хриплым, горьким смехом, в котором вовсе не было веселья.

«Ее я и не пытался обольстить, будь все проклято. И не попытаюсь».

Бавкида доверяла ему. Судя по всему, Менедем ей нравился. Но она была женой его отца.

— Я не могу, — сдавленно сказал он. — Я не могу. И не буду!

И вдруг Менедем понял, где состоится «назначенная встреча», о которой он упомянул. Ближайший бордель находился всего в двух кварталах отсюда. Менедему хотелось совсем другого, но, возможно, это поможет ему не думать о том, чего ему в действительности хочется, и… «О том, чего я не могу сделать», — снова повторил он себе.

* * *

Соклей уставился на Химилкона, разинув рот.

— Что? — спросил он. — Спряжение глаголов в арамейском зависит от того, женского или мужского рода подлежащее? Это безумие!

Финикиец покачал головой.

— Нет, почтеннейший. Это просто различие языков.

— Да здесь сплошные различия! — заявил Соклей. — Ни единого слова, похожего на эллинское. В твоем-то языке есть все эти придыхания…

— Я же выучил эллинский, — сказал Химилкон. — Для меня это было так же трудно, как для тебя — выучить арамейский.

Он наверняка был прав, но от этого Соклею не стало легче.

— И ты утверждаешь, что в вашем алфавите вообще нет гласных и вы пишете справа налево?

Химилкон кивнул. Соклей застонал.

— Это… тоже очень странно.

— Вам нравится ваш алфавит, а нам точно так же нравится наш, — ответил Химилкон и почесал бороду. — Интересно, как так вышло, что некоторые буквы в наших алфавитах называются почти одинаково?

— Это не случайно, — ответил Соклей. — Мы, эллины, научились искусству письма у финикийцев, которые пришли с царем Кадмом. Мы изменили буквы, чтобы приспособить их к своему языку, но переняли мы эти буквы у вашего народа. Во всяком случае, так пишет Геродот.

— Если вы их изменили, то вы не должны винить нас за то, что мы оставили свои буквы в прежнем виде. А теперь продолжим урок? — предложил Химилкон. — Ты делаешь большие успехи, честное благородное слово.

— Ты говоришь так только для того, чтобы не дать мне уйти.

Соклей вовсе не считал, что делает большие успехи. Арамейский оказался трудней, чем любой предмет, который он изучал в Лицее.

Но Химилкон заверил юношу:

— Нет, у тебя хорошая память — это я и раньше знал — и неплохой слух. Любой, кто услышит твою речь, догадается, что ты эллин (или, по крайней мере, чужеземец, потому что в некоторых маленьких местечках никогда не слышали об эллинах), но люди все-таки смогут тебя понять.

— Но смогу ли я понять их? — спросил Соклей. — Уследить за твоей речью даже трудней, чем говорить самому. Мне так кажется.

— Делай все, что в твоих силах. А когда весной вы отплывете на Восток, может, в конце концов вы все же решите нанять переводчика. Но даже если такое случится, тебе лучше все-таки немного понимать язык — это помешает переводчику тебя одурачить.

— Верно. И очень благоразумно. — Соклей хлопнул себя ладонью по лбу, словно пытаясь вбить в голову немного мудрости. — Хорошо, давай продолжим.

* * *

Когда Соклей наконец двинулся к своему дому, стоявшему на северном краю города, у него гудело в голове. Повторяя в уме склонения женского рода, он так погрузился в это занятие, что не услышал, как кто-то его окликнул.

— Соклей!

Только второй — или третий? — оклик дошел-таки до сознания Соклея, и он поднял глаза.

— А-а. Радуйся, Дамонакс. Откуда ты взялся?

Дамонакс рассмеялся.

— Откуда взялся? Ты что, думаешь, я вырос из посеянных Кадмом драконьих зубов? Вряд ли, мой дорогой. Я шел по улице рядом с тобой полплетра, но ты ничего не замечал.

У Соклея загорелись щеки.

— О боги. Боюсь, я и вправду тебя не заметил. Прости. Я… задумался кое о чем.

— Должно быть, так и есть, клянусь Зевсом, — ответил Дамонакс. — Что ж, если Платон говорит правду, у Сократа тоже была такая привычка, так что ты в хорошей компании.

Соклей был уверен, что Сократ никогда не размышлял о странностях арамейской грамматики.

— Я, кстати, совсем недавно думал о Кадме, — сказал он. — Хотя и не в связи с драконьими зубами.