Книга Память льда. Том 1 - Стивен Эриксон

Так крестьяне приблизились к правде настолько, насколько были способны. Ток Младший действительно рассматривал высокую крепость, древний монастырь, изуродованный военными пристройками: продольными стенами с бойницами для обстрела, массивными проездными башнями над воротами, глубокими окопами. Строительство продолжалось, инженеры и каменщики явно собирались работать всю ночь напролёт в свете огромных жаровен, в которых полыхал огонь.

Да, торопись, безумствуй в последних приготовлениях. Испытывай то, что испытываешь, старик. Для тебя это чувство внове, но мы его хорошо знаем. Оно называется «страх». Семь охотников К’елль ты послал вчера на юг – тех, что миновали нас на дороге… они не вернутся. А магический огонь, который окрашивает небо на юге ночью… он приближается. Неумолимо. Причина проста – ты разозлил госпожу Зависть. А в гневе она довольно неприятная особа. Посещал ты место бойни в Бастионе? Посылал своих любимых урдомов, чтобы вернулись с подробным отчётом? Задрожали коленки от этих вестей? А должны бы. Волчица и пёс, огромные, бесшумные, рвут на части строй человеческих тел. Т’лан имасс, с безумной скоростью размахивающий кремнёвым мечом, крошит на куски твоих прославленных, отборных воинов. И сегулехи, о да, сегулехи. Карательная армия численностью в три солдата, они пришли в ответ на твою гордыню…

Боль в животе стала глухой; голод затянулся узлом, сжался, стал почти неощутимым ядром нужды, нужды, что сама по себе умирала с голоду. Его рёбра остро и заметно выпирали под туго натянутой кожей. Живот распух. Суставы постоянно болели, а зубы начали шататься. Теперь он знал лишь пьянящий, горьковатый вкус собственной слюны, который время от времени смывали вода с каплей вина из бочонков на повозках или глоток из редкого кувшина эля, что приберегали для избранных подручных Первого Ребёнка.

Другие подручные – да и сам Анастер – питались хорошо. Они пожирали бесконечные трупы, которые появлялись благодаря ускоренному маршу. Их кипящие котлы вечно были полны. И в этом заключалось преимущество власти.

Так метафора стала реальностью – вижу, вижу, как мои старые циники-учителя согласно кивают. Здесь, среди тенескаури, жестокая истина предстала неприкрытой. Наши правители едят нас. Всегда ели. И как я мог считать иначе? Я ведь был солдатом. Был жестоким продолжением чьей-то чужой воли.

Ток изменился, и сам охотно это признавал. Его душа не выдержала чудовищных ужасов, которые он видел повсюду, невообразимой аморальности, рождённой голодом и фанатизмом. Ток изменился, искорёжился до неузнаваемости, превратился в нечто новое. Потеря веры – веры во что бы то ни было – и в первую очередь во врождённую доброту собственного вида – сделала его холодным, бесчувственным и жестоким.

Но Ток не ел человечины. Лучше пожирать себя изнутри, переваривать собственные мускулы, слой за слоем, растворять всё, чем я был прежде. Это – моё последнее задание, и вот оно началось. Тем не менее Ток уже начал осознавать более глубокую истину: решимость его слабела. Нет! Гони прочь эту мысль.

Ток понятия не имел, что́ увидел в нём Анастер. Ток притворялся немым, отказывался от предложенного мяса, всё, чем он проявлялся в этом мире – собственным присутствием, остротой единственного глаза, отмечавшего любую деталь, – и однако же Первый каким-то образом заметил его в толпе, призвал и сделал своим подручным, лейтенантом.

Но я никем не командую. Тактика, стратегия, бесконечные трудности управления армией, даже такой беспорядочной, как эта, – я сижу на сборах Анастера молча. Моего мнения не спрашивают. Я ни о чём не отчитываюсь. Чего же он от меня хочет?

Подозрения кипели во тьме под спокойной гладью мыслей. Ток гадал, а вдруг Анастер как-то понял, кто он на самом деле. Вдруг готовится передать прямо в руки Провидцу? Возможно – в этом новом мире всё было возможно. Абсолютно всё. Сама реальность будто сдалась, отказалась от собственных законов: и мёртвые зачинали живых, животная любовь в глазах женщин, когда они осёдлывали умирающих пленников, жгучая надежда на то, что они заберут последнее семя трупа, когда уйдёт жизнь, будто умирающее тело само искало последней возможности избежать окончательного забвения, когда душа уже погружалась во мрак. Любовь, а не похоть. Эти женщины отдали своё сердце мгновению смерти. Если семя проклюнется…

Анастер был старшим в первом поколении. Бледный, долговязый юноша с желтоватыми глазами и прямыми, чёрными волосами, он вёл армию вперёд, сидя верхом на тягловой лошади. Лицо его отличалось нечеловеческой красотой, словно за совершенной маской не было никакой души. Мужчины и женщины, молодые и старые, все приходили к нему, молили прикоснуться, но Анастер отказывал всем. Близко он подпускал лишь свою мать; та гладила его по волосам, клала потемневшую от солнца, морщинистую руку на плечо.

Её Ток боялся больше всего остального, больше, чем Анастера и его непредсказуемой жестокости, больше, чем Провидца. Что-то демоническое светилось в её глазах. Она первой оседлала умирающего мужчину, выкрикивая Ночные обеты, положенные молодожёнам в первую брачную ночь, а затем завыла как деревенская вдова, когда мужчина умер под ней. Эту историю часто рассказывали. Ей было множество свидетелей. Другие женщины тенескаури жались к ней. Возможно, их привлекал этот акт власти над беспомощным мужчиной; возможно, отчаянная кража невольно пролитого семени; возможно, её безумие попросту было заразно.

Во время перехода от Бастиона армия наткнулась на деревню, которая отвергла Объятья Веры. Ток видел, как Анастер выпустил свою мать и её последовательниц, видел, как они брали мужчин и молодых мальчиков, как их ножи наносили смертельные раны, как тела сплетались над трупами – о, так не дано было и самым жутким зверям! И мысли, которые пришли к нему тогда, оказались глубоко врезаны в саму душу Тока. Они ведь были когда-то людьми, эти женщины. Они жили в деревнях и сёлах, таких же, как эта. Они были жёнами и матерями, ухаживали за домом и домашними животными. Они танцевали, плакали, молились и подносили жертвы прежним богам. Жили обычной жизнью.

Какой-то яд скрывался в Паннионском Провидце и неведомом боге, который говорил через него. Яд, который порождал сходные воспоминания. Память, способную рассечь даже самые древние узы. Быть может, преданный ребёнок. Ребёнок, которого за руку отвели… к ужасу и боли. Вот на что это похоже – всё, что я вижу вокруг. Мать Анастера, ставшая жутким чудовищем, искалеченным для кошмарной роли. Мать – не мать, жена – не жена, и женщина – не женщина.

Послышались крики – группа всадников приближалась от ворот во внешней стене Обзора. Ток повернул голову, рассмотрел гостей, пока они скакали в быстро сгущавшемся сумраке. Доспехи. Командир-урдо, по сторонам от него – два провидомина, а позади – отряд урдомов, трое в ряд, всего семь рядов.

А за последними всадниками – охотник К’елль.

Лёгким жестом Анастер призвал своих подручных к невысокому холму, который выбрал для штаб-квартиры. С остальными подошёл и Ток Младший.

Белки глаз Первого были цвета мёда, а зрачки – шиферно-серые. Отсветы факелов плясали на его алебастрово-белом лице, делали губы до странности красными. Он уже сидел – без седла – на своей крупной, усталой лошади, сгорбился, разглядывая собравшихся офицеров.