Книга Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

Ниже обнаружились ещё две такие же комнаты, обобранные догола, а под ними ещё одна. Он оперся о косяк третьей, на мгновение почувствовав ошеломление и внезапную усталость. Оторвав глаза от валявшегося на полу жалкого мусора, он уловил отблеск раскрашенных фигур и поднёс к стене свечу. Внезапно его окружили живые и знакомые сцены — уборки урожая, охоты, битвы, отжимания вина, — написанные сочными красками и изображённые в мельчайших деталях, чтобы Ка старого царя могло странствовать по полям и виноградникам и не знать недостатка в том, что оно когда-то имело. Тот вошёл в комнату и медленно огляделся по сторонам, переводя взгляд с одной стены на другую. Он тоже знал эти сцены. Он оставил их только сегодня утром — далеко, далеко от этой каменной гробницы, в Египте. Здесь и Египет, и жизнь были всего лишь изображённым на стене воспоминанием.

«Ну что? Разве ты хотел не этого? — спросил он себя. — Ты же сам хотел бросить их всех? Не думай, не думай, ты всё передумал вчера».

Он повернулся, вышел из комнаты, быстро одолел ещё несколько ступеней и ещё, пока не заболели ноги и рука не заныла от тяжести свечи. Он прислонил палку к плечу и слегка зашатался, потому что свет теперь лился сбоку. Впрочем, это не имело значения. Им овладела спешка; он больше ничего не хотел видеть и лишь стремился добраться до последней ступени. Внезапно он оказался там.

На мгновение он застыл в неподвижности и постепенно сообразил, что наконец пришёл. Ступени закончились в маленькой комнате со сводчатым потолком, которая сначала показалась ему заполненной величественными высокими фигурами. Эго было собрание богов, изображённых на стенах. Боги были неподвижные, широкоплечие, украшенные фантастическими головными уборами в виде голов птиц или зверей. Бледная мумия изображала бога Осириса. Их бесстрастные профили были повёрнуты к изображённым на центральной стене огромным весам, на одной чаше которых лежало сердце мёртвого царя, а на другой — Перо Правды.

Тот отвёл от них испуганный взгляд. На полу под весами, прямо перед ним, стоял огромный каменный саркофаг, пустой и зияющий, с прислонённой к нему тяжёлой крышкой; на полу лежало смятое покрывало из прозрачного полотна. В самом дальнем и самом тёмном углу стоял второй саркофаг — Уже, проще; видно было, что отделывали его впопыхах. Он всё ещё стоял на носилках, которые доставили его сюда семь лет назад. В изножье, на каменном полу стояло несколько предметов, собранных в маленькую группу.

Остальная часть комнаты тонула в темноте. Тот на ноющих ногах двинулся в угол, воткнул свечу в кольцо на стене и рухнул рядом с гробом отца.

Теперь умолк даже звук его собственных шагов; едва слышное потрескивание свечи только подчёркивало глубокую, звенящую тишину. Тот сидел без движения, глядя на камень, который всё ещё скрывал от него отца. Он ждал, стремился и напрягал все свои чувства, чтобы ощутить присутствие чего-то живого. Оно должно было прийти.

Но не пришло.

Не веря себе, он поднялся на колени, тесно прижался к саркофагу и схватил его вытянутыми руками, словно было достаточно одного желания, чтобы камень рассыпался в прах. Но ответа не было. Он ничего не чувствовал. Только холодный камень под пальцами.

Он выпрямился и немного попятился, не сводя глаз с саркофага. Это был саркофаг его отца и никого другого. Но вдруг он пуст? Вдруг прах его отца вовсе не здесь? Он представил себе, что срывает тяжёлую крышку и яростно вламывается в золотой гроб...

Холодный пот выступил на его лбу; он закрыл лицо руками и привалился к камню. Нет, саркофаг не был пуст — он знал это. Если бы он мог сделать то, что видел в мечтах: отодвинуть крышку (что было под силу лишь четырём взрослым мужчинам) и как-то взломать гроб — он нашёл бы внутри тело отца, запеленутое в полотно. Он бы нашёл труп, только и всего. А потом смотрел бы на него, тщетно ждал и думал: «А он ли это?» Затем ему пришлось бы проникнуть сквозь полотно — через бесконечные витки пожелтевших от времени тряпок, окаменевших от высохших мазей и битума и проложенных амулетами — и даже сквозь высохшее нераспознаваемое вещество, которое было такой же плотью, как мумия человеком. А в самом конце, молча сидя среди жалких остатков, нашёл бы он то, что искал?

Нет. Он бы не нашёл ничего, кроме тряпок и костей. Его отца здесь не было.

«Тогда где же он?» — вопросил темноту Тот.

Он поднял голову и посмотрел на кучку предметов в ногах гроба. То были сокровища его отца. Он быстро поднимал их одно за другим, подносил к глазам и медленно клал на место. Эти вещи для его отца ничего не значили: ни одна из них не хранила такого отпечатка его личности, как хранил облик хозяина лук старого царя; ничто не говорило о том, что эти вещи использовали и любили. Отец носил эти сандалии, эти драгоценные камни, но без привязанности к ним — так же, как носил корону. И так же он носил своё тело — не любя — и оставил его пустым, когда ушёл. Его здесь не было.

Здесь не было никого, кроме его сына.

Тот сидел неподвижно, наблюдая за игрой света и тени на стене. Тишина начинала медленно угнетать его; с каждым мгновением комната казалась всё более зловещей. Воздух был холодным и спёртым; здесь пахло мёртвыми цветами, натроном и смертью, но всё перебивала вонь горячего сала, которая подобала этому месту не больше, чем мигающее пламя свечи, колебавшееся от его дыхания. Прикосновение грубой, зернистой поверхности камня раздражало; Тот с трудом оторвал от саркофага и вновь уронил кисти рук.

Он был здесь нежеланным. Ему так не терпелось вторгнуться сюда... Наконец он здесь. И что же?

Он поднялся и уставился на саркофаг, ощущая только своё дыхание и не желая смотреть по сторонам. На каменном полу рядом с его ногой виднелось засохшее коричневое пятно — след последнего возлияния, которое жрецы совершили в честь Ка отца до того, как оставить его в этой гробнице семь лет назад. Семь лет назад... семь лет назад. Теперь он знал то, что хотел ему сказать Яхмос. А если бы Яхмос успел? Внезапно Тот вдруг невольно вообразил, как могла бы повернуться его жизнь. «Теперь я был бы в Кадеше, — подумал он. — Я бы никогда не вернулся в храм, никогда, никогда бы не поверил ни единому её слову... но Яхмос был не в состоянии говорить. На его грудь легла убийственная, неотвратимая рука — рука бога, рука судьбы. Какого бога? Амона?» Думая об Амоне, он каждый раз представлял себе руку жреца, натягивающую бычий повод, и ноги жрецов, несущих шатающуюся барку. В Вавилоне судьбой людей распоряжался Мардук. А в Египте?

Тот заставил себя обернуться и тотчас предстал перед красовавшимся на стене грозным собранием. Комната казалась наполненной богами с внушающими священный страх коронами, птичьими или звериными профилями и длинными сердитыми глазами. Осирис, окаменевший в своих смертных пеленах, сидел на троне, остальные стояли у весов — пёс Анубис, Тот с головой ибиса и тюфячком писца, Гор с носом в виде птичьего клюва. Приземистый Пожиратель с пастью крокодила злобно ждал, сидя на стрелке между чашами весов. А на чашах лежали два хрупких, невесомых маленьких предмета — сердце и стоящее на кончике перо.

Шёл суд над человеческим сердцем. Эти фигуры говорили о том, от чего в конечном счёте зависит судьба человека. Гипотеза, аллегория, боги были чисто египетскими; Мардуку здесь не было места. Тот отдал себя в руки именно этих богов. Он стоял с пересохшим ртом и всё ещё ждал какой-то команды.