Книга Искушение богини - Паулина Гейдж

Вокруг звучала музыка и лилось вино, сын Ипуки рассказывал историю похода, а потом все пили и танцевали и снова пили. Луна бледнела, но шум и гвалт становились все громче. Повсюду залах, в садах и даже в храме – было полно веселящихся людей, их крики, заздравные речи и хриплый смех разносились над рекой, вырывая из дремы рыбаков вдали. Те просыпались, изумленные, и поворачивали лица к огненной пыли, запорошившей царские владения. Гуляки высыпали в сад и теперь с визгами и криками носились по траве среди цветов.

Хатшепсут пила и смеялась вместе со всеми, а годы превращались в месяцы, месяцы – в недели, недели – в дни. Дни сжимались до минут, минуты – до секунд, драгоценных секунд, которые были теперь важнее, прекраснее и долговечнее, чем все золото ее сокровищниц. Наконец она поглядела на Сенмута, а он на нее. Вместе они покинули шумный зал, пробрались между кучками веселящихся в саду, а потом торопливо шли по аллеям, оставляя позади все звуки, покуда не оказались в ее залитой лунным светом спальне, где не было слышно ничего, кроме приглушенных шагов стражи по коридорам. Она глубоко, полной грудью, вздохнула, сняла двойной венец и дрожащими руками почтительно положила его в ларец. Сенмут хотел было зажечь ночник, но она остановила его, поймав его руку и положив ее себе на шею. Они поцеловались, и долгих лет разлуки как не бывало. В темноте и тишине они касались друг друга, заново открывая восхитительные тайны своих тел, стремясь вложить в этот миг все те невыразимые чувства, что годами копились в их сердцах с самой первой встречи, разрушить все невидимые преграды. Каменная стена, которую воздвигали меж ними ее королевская кровь и его низкое происхождение, рухнула, ее больше не существовало. Слова были ни к чему. Ладонями, губами, умащенными благовониями членами они говорили о любви и смерти, о том, как после долгой борьбы становятся царями и уходят в небытие, о том, как хорошо видеть солнечный свет, рожать детей, поклоняться богам и просто жить. Когда все кончилось и они лежали бок о бок на теплом меху, каждый из них знал, что никогда больше им не пережить подобного. Судьба отдала им свой последний дар. Впереди была только тьма.

Они подремали с полчаса, издалека до них доносился невнятный шум: расходились гости, кто-то выкрикнул команду, прошлепал босыми ногами пробежавший раб. За час до зари все стихло, и они оказались в полной тишине.

Хатшепсут пошевелилась, приподнялась на локте, поглаживая грудь Сенмута, а ее волосы упали ему на лицо.

– Сенмут, тебе удалось достичь всего, о чем ты мечтал, когда я впервые призвала тебя к озеру? Может быть, я могу сделать для тебя что-то еще, пока не настал… – Она умолкла, не в силах выговорить слово «конец».

Он откинул с глаз ее волосы и улыбнулся ей снизу вверх.

– Ничего больше не надо, Хатшепсут. Я стал тем и делал то, о чем тогда не смел и мечтать.

Ее пальцы остановились.

– А если я попрошу тебя взять меня в жены, ты откажешься?

Он порывисто сел, глядя на нее. Она вызывающе вскинула голову.

– Что ты задумала? – спросил он. Она вскочила и подбежала к столу.

– Вот что, – сказала она, поднимая на вытянутых руках двойной венец. – Вот. Для тебя.

Он долго-долго смотрел на Хатшепсут и на тяжелый гладкий предмет, который ласково сжимали ее пальцы. Его второе «я», такое хладнокровное, целеустремленное и расчетливое, проснулось и зашептало: «Бери. Разве ты не заслужил его, сын земли?» А потом нахлынули другие мысли, печальные и злые, и он медленно покачал головой, чувствуя, что на этот раз везение покинуло его, скрылось за поворотом.

– Нет, дорогая сестра моя, нет, – сказал Сенмут. – Я хорошо знаю себя и немного знаю тебя, хотя мысли твои глубоки и измерить их почти невозможно. Если бы Тутмос не дышал сейчас тебе в спину, предложила бы ты мне то же самое? Предположим, я возьму его и водружу на свою голову. Предположим, я стану фараоном Сенмутом I. Тутмос будет драться, и я вынужден буду защищать Египет, который не будет мне служить. Неужели ты надеешься за мой счет подольше продержаться у власти? Неужели используешь меня, даже в этот миг?

Она швырнула корону на стол и закрыла лицо руками.

– Я люблю, люблю тебя. Вот и все! – всхлипывала она. – Я не хочу умирать, ни сейчас, ни позже. Я не хочу покидать тебя, и зеленые поля Египта, и всех тех, кто превратил мою жизнь в удовольствие, сравнимое с божественным ароматом, ласкающим обоняние! Дай мне сил, о возлюбленный мой!

Он шагнул к ней и, ни слова не говоря, заключил ее в объятия, стараясь силой своих рук оградить ее от черных, змеящихся вокруг теней вечности.

ЧАСТЬ V

Глава 27

Месяц спустя с важным видом вернулся домой Тутмос, за ним шла армия, обремененная добычей, которую он обещал, и сонмами пленников, которым предстояло стать рабами. Измученному взгляду Хатшепсут он показался выросшим, возмужавшим, и она приняла его с поджатыми губами и прохладным приветствием. Он, казалось, не заметил. Пока сокровища Газы складывали в груды у ее ног, он стоял рядом и своим низким голосом пересказывал все самые яркие моменты похода и осады. Она пошла с ним в храм, где он отдал Амону дань уважения и благодарности. Тутмос уже планировал в храме серьезные преобразования, так что Менхеперра-сонб, его архитектор, и Минмос, его инженер, ходили за ним по пятам, пока он заглядывал в каждый уголок храмового двора. Хатшепсут оставила его за этим занятием и пошла искать Сенмута, желая знать, как настроен народ. Она нашла его с Хапусенебом.

– Как Фивы встретили наследника короны? – спросила она их.

Сенмут отвечал, и в его глазах женщина прочла, как сильно он желает, чтобы она оставалась твердой и не уступала своего.

– От Дельты до самых Фив армию сопровождали толпы феллахов и горожан, во всеуслышание восхвалявших царевича, – сказал он прямо. – Они звали его, а когда он спустился с колесницы и пошел среди них, они называли его фараоном и целовали ему ноги. Люди любят вас, ваше величество, и всегда будут любить, но они уже забыли, что это вы дали им процветание и мир. Теперь они хотят завоеваний.

– Толпа всегда ветрена, – прошептала она, – и люди вечно хотят того, что им всего вреднее. Если они хотят войны, Тутмос, вне всякого сомнения, даст ее им. Как меня это бесит! Все, сделанное мной для того, чтобы наполнить храмовые сундуки и царскую казну золотом и дать моим подданным передышку, дабы они могли подрасти хоть чуть-чуть, будет сведено на нет, а все потому, что рога войны по-прежнему тревожат их наивные сердца!

Она прикусила губу, резко развернулась и вышла. Сенмут мудро предпочел не ходить за ней. Смириться с необходимостью и сделать последний, решающий выбор она должна сама, в одиночестве.

Два месяца спустя, в середине ночи, Хапусенеба разбудил перепуганный служка и задыхающимся шепотом прошептал ему на ухо, что снаружи стоит наследник. Хапусенеб разогнал сон и, с трудом поднявшись с ложа, поблагодарил мальчика и велел тут же бежать к Нехези и просить его прийти с телохранителями. Он выпустил мальчика из храма через свою собственную дверь, ту самую, что открывалась прямо в святилище Амона, и запер ее за ним. Потом набросил толстый плащ и торопливо умылся. Он жалел, что не отправился спать к себе домой, а остался здесь, в покоях при храме, но времени на глупые сожаления не было. Когда двери распахнулись, он уже сидел в кресле, сложив руки на коленях. Его холодные серые глаза были устремлены на Тутмоса сквозь сумрак зала.