Книга Про Иону - Маргарита Хемлин

Заканчивался 1948 год.

А когда вскоре разоблачили и арестовали Полину Жемчужину — лучшую подругу Голды и жену Молотова, — сон Фане сниться перестал, потому что все шло по заведенному порядку и этого порядка никто изменить не в силах, а потому и рыпаться нечего.

В январе 53-го Фаня провела важную операцию. Как и многие евреи страны, Фаня ничуть не удивлялась слухам о предстоящей вскоре высылке в холодные края. Фаня спокойно верила и только думала, как бы получше подготовиться к дальней дороге на новое место жительства. Слишком хорошо помнила, как впопыхах собирались в эвакуацию в 41-м и из теплых вещей почти ничего не взяли, зато мать сгрузила в большой чемодан бывшую посуду для Песаха и тем отняла место у ватных одеял, шуб и валенок. Посуду, конечно, не довезли и до первой пересадочной станции, а про оставленные в Москве одеяла и кофты вспоминали каждый день. Вспоминала мама про неудачные сборы и в день своей смерти, там же, на станции Адбасар в Казахстане.

Теперь же Фаня делала все по плану. Продала, что можно продать: напольные часы, четыре серебряные вилки, три ложки, мельхиоровую сахарницу и щипцы для колки орехов из неизвестного металла. На вырученные деньги купила две пары валенок, одни бурки, армейский ватник с ватной же ушанкой, ватные штаны, шерстяные носки, теплые чулки, несколько банок тушенки, кусковой сахар, чай, нитки катушечные черные и белые, иголки и прочие мелочи, предназначенные для обмена в будущем.

Фаня радовалась, что ее не застигнут врасплох, и несколько раз проводила в рамках своей жилплощади учебную тревогу, собирая «на скорость» вещи. Собрать необходимое и оставить в чемоданах посреди комнаты она считала рискованным, так как любопытных коммунальных соседей ее видимая готовность к чему-то могла раздразнить.

Единственное, что она упаковала заранее, — так это большая фотография покойных отца и матери, где они сняты вскоре после свадьбы, — за десять лет до наступления двадцатого века, — мелочи всегда в последнюю минуту забываются.

В общем, Фаня таким образом была за себя спокойна.

И вот Сталин умер.

Первым делом Фаня достала фото отца и матери, вставила в старую рамку.

Потом много лет ходила в валенках, бурках, а время узнавала по радио.

Ватные штаны и фуфайку Фаня положила в нижний ящик комода, так как носить их в Москве не представлялось возможным.

Однажды, в 64-м году, соседский парнишка спросил у Фани:

— Жаботинский — ваш родственник?

Фаня обмерла и мотнула головой.

— Я так и подумал! — обрадовался парень. — Так что же вы скрывали? Вы «Правду» выписываете?

— Да, конечно, — на всякий случай ответила Фаня и приготовилась к худшему, к очередному постановлению.

— Ну вот, прочитайте! Там про Жаботинского.

«Правду» Фаня не выписывала и потому побежала в киоск. Читая газету, поняла, что имел в виду сосед.

Штангист Леонид Жаботинский победил на Олимпийских играх 64-го. На фотографиях в газете был он чернявый, большеносый.

Соседи зауважали Фаню и стали звать смотреть телевизор. Фаня отказывалась от телевизора, но разговоры о Жаботинском поддерживала и как-то вдруг заявила, что скоро он придет к ней в гости.

Соседи просили предупредить — всем хотелось посмотреть на олимпийского чемпиона.

Шло время, Жаботинский не приходил, Фаня отговаривалась, отговаривалась и наконец сообщила, что сама была у Лени — ему дали трехкомнатную квартиру на Хорошевском шоссе, и он приглашал ее на новоселье.

Понемногу слава Леонида Жаботинского улеглась, соседи успокоились, иногда походя справляясь о семейных делах Фаниного родственника.

Фаня отвечала обстоятельно, рассказывала, как родственник обставляет квартиру, какие у него дети, что готовит жена и куда Лёня готовится поехать.

Однажды соседка спросила:

— Так, может, он вас к себе возьмет, по дому помочь, детей нянчить? И вам веселее, и им помощь.

Фаня покачала головой:

— Ой нет… У него жена… Не очень со мной. Лёня ко мне прислушивается, так она сердится. А то бы конечно.

Когда Жаботинский готовился к очередной Олимпиаде — в 68-м году, газета «Известия» поместила большую статью о нем, и корреспондент называл Жаботинского Леонидом Ивановичем.

Фаня прочитала эту статью и пришла в ужас. Не потому, что обнаружила русское отчество, а потому, что соседям тоже станет известно, что этот Жаботинский ей не родственник. Какой родственник, если он — Иванович?

Страх снова поселился в душе Фани. Позор, который ожидал ее, казался непреодолимым, чудовищным. После такого и жить нельзя.

И хоть в юриспруденции это называется добросовестным заблуждением, Фаня была в отчаянии.

Как ни странно, никому из соседей, тоже выписывавших «Известия» и, конечно, прочитавших злополучную статью, не пришло в голову, что Леонид Иванович Жаботинский не может быть родственником Фани Жаботинской.

И опять шло время. Про Лёню уже никто не спрашивал — его олимпийские победы заслонялись другими происшествиями, особенно для Фани.

В газетах и по радио рассказывали про зверства израильских оккупантов, и Фаня очень переживала, что Советский Союз может вступить в войну на стороне арабов. Снова стал являться призрак Владимира Жаботинского. Фане снилась эвакуация неведомо куда, она просыпалась, ходила по комнате, подолгу стояла у окна, прислушиваясь.

В том, что соседи не вели с ней бесед на военно-израильскую тему, Фане чудился умысел: ее бойкотируют как представительницу агрессора. Она сама заводила разговор, осуждая планы израильской военщины. Но разговор никто не поддерживал.

Прежние жильцы сменились, новые — молодые и, в сущности, совершенно незнакомые, не привыкшие к Фаниной манере продолжать вслух уже доведенную почти до конца про себя фразу, — не могли разобрать, что старуха хочет сказать.

В 1973 году дом Фани шел под снос.

Чего-то в райисполкоме не учли, кого-то вовремя не известили, а план не ждет! Расселяли граждан в пожарном порядке: в течение трех дней велено было явиться в райисполком за новыми ордерами, собраться и выехать.

Так получилось, что до Фани эти распоряжения не дошли в полном объеме. Она усвоила только, что в течение трех дней нужно собрать вещи и ждать дальнейших указаний.

Фаня собрала теплые вещи, ватные штаны и фуфайку, пролежавшие в комоде двадцать лет, обернула плотной бумагой родительскую фотографию, уложила кое-что из постельного белья, чашку, ложку, вилку, пару ножей, чайник и миску. Чай и сахар, которые Фаня всегда покупала про запас в больших количествах, теперь наконец обрели свое законное место.

Все уместилось в два чемодана, и Фаня принялась ждать.

Когда к ней в комнату заглянули соседи, приглашая выпить на дорожку, Фаня скромно ответила: