Книга Завещание - Нина Вяха

Сири вернулась в дом и подготовилась к родам. Достала и разложила чистые полотенца и старую простыню, прокипятила ножницы и положила их рядом с кроватью, после чего вскарабкалась на постель и принялась ждать.

Приступы боли становились все чаще, но это ее не пугало. Они испугали ее, только когда Сири рожала в первый раз. Тогда она поняла, что хуже этих пиков боли уже ничего не будет, а однажды это поняв, становится возможным их пережить. И вот она лежала и выдыхала между схватками и вскоре почувствовала хорошо знакомое давление. Трудно тужиться, выталкивая из себя ребенка. Но с этим ей все равно никто бы не смог помочь, так что в любом случае она могла рассчитывать только на саму себя, особенно в такую страдную пору, когда на полях требовались все работоспособные мужчины, женщины и дети.

Боль, сопровождавшая заключительные схватки, которые помогали ребенку преодолеть последний участок пути по родовым каналам и вынырнуть наружу, в земную жизнь, этой боли Сири страшилась больше всего. Те самые схватки, которые причиняли боль по-настоящему. Но даже с этим теперь было покончено. В этот раз она не боялась. Она ждала. Она приготовилась, когда почувствовала, как хорошо знакомая волна боли накатывает на нее, и потребовалось не больше трех схваток, чтобы родить этого ребенка, эту девочку, ее четвертого ребенка, Анни.

Она была голодна и, едва появившись на свет, тут же принялась искать грудь, и Сири восхищенно взирала, как это крошечное создание вслепую карабкается по ее груди, находит сосок и тут же присосавшись принимается кушать. Другие дети так себя не вели. Наевшись, малышка уставилась прямо в лицо Сири и долго смотрела на нее, наморщив бровки – почти с подозрением, подумалось Сири, – пока, наконец, казалось, не решила, что ее все устраивает, и не уснула на руках у матери.

Другие роды не произвели на Сири подобного впечатления, и еще было нечто особенное в том, чтобы рожать дочку. Сири сразу поняла, что эта девочка выживет, в этом она была уверена. Настолько жадной до жизни она была. 

* * *

На этот раз Анни потребовалось время, чтобы собрать их всех вместе. Она сказала, что хочет переговорить с ними, прежде чем сядет на автобус «Тапанис». Автобус, который увезет ее в Стокгольм. Прочь отсюда. Домой. Собранные сумки стояли в прихожей. Тату подбросит ее до станции. До отхода автобуса оставалось четыре часа. Алекс встретит ее на Центральном вокзале. Он сам на этом настоял.

Впрочем, сперва он здорово разозлился, узнав, что она в таком положении собирается ехать на автобусе, – представь, если ты родишь прямо в автобусе, что ты тогда будешь делать? – но Анни лишь рассмеялась в ответ, словно отрицая саму возможность подобного, и сказала что-то о женщинах, которые рожали во все времена и народы, и что он мог на это возразить? И она сделала так, как хотела. Впрочем, как всегда.

Анни сидела на коротком конце длинного стола в Куйваниеми. Денек выдался жарким и солнечным. Она ощущала пульсацию крови в опухших ногах, словно регулярное пощелкивание. Ей показалось, что ребенок в животе ведет себя непривычно тихо, но ей сказали, что так и должно быть, потому что пространства внутри становится все меньше и еще потому, что малыш в какой-то мере чувствует, что скоро придет его время, и ему требуется хорошенько отдохнуть, чтобы справиться с путешествием наружу.

Братья и сестры сидели вокруг стола, такие собранные, торжественные. Сири, в фартуке и косынке, устроилась на противоположном от Анни конце стола и месила тесто для грандиозной выпечки, которые теперь она часто устраивала после переезда. Рядом с ней стояли в ряд противни, на которых под кухонными полотенцами доходила опара.

Анни посмотрела на свои руки. У нее было такое чувство, словно она никогда не видела их прежде, во всяком случае, по-настоящему.

– Я скажу только одно. Почему никто, кроме меня, не хочет узнать, что произошло на самом деле? Неужели у вас нигде даже не екнет?

Анни обвела взглядом всех собравшихся и вздохнула.

– Что ж, слишком поздно я поняла. Вы просто не желаете ничего знать, вам это неинтересно.

Никто не предпринял ни малейшей попытки ответить или возразить. Все только сидели и молчали.

– Потому что вы и так уже знаете, что произошло.

Она продолжала взирать на братьев и сестер, сидевших вокруг стола в Куйваниеми. Замерших. Неподвижных. Неужели это ее семья? Им так много всего довелось пережить. Так отчего же у нее теперь такое чувство, словно она совсем одна среди них?

– Вы все замешаны в этом деле.

Говоря, Анни легонько постукивала себя по животу. Она делала это, не отдавая себе отчета, как это делают все беременные. Бессловесное общение с другим существом.

– Весь этот развод, ничем хорошим он так и не закончился. Ладно, Пентти действительно не был идеальным отцом, но… у него же ничего не осталось. И все благодаря вам.

– Не забывай, что мама ушла от него самостоятельно. И ей давно пора было это сделать.

Это был Тату, который наконец ожил и решил ответить. Остальные продолжали упорно хранить молчание.

– Да, мама ушла. Усердно науськиваемая вами.

Хелми закатила глаза.

– Не стоит так драматизировать, сестричка, ведь она сама так захотела, ее никто не заставлял. И если я правильно помню, ты же первая и выступила, сказала: «мама, ты должна это сделать. Это твой единственный шанс, мама». И прочие красивые слова в том же духе.

Пусть никто не говорил ей об этом прямо, но Анни знала. Что так оно все и будет. Они забрали у него все. И теперь она хотела знать. Кто что сделал? Чья это была идея? Под чьим руководством? Как все происходило?

Эско откашлялся.

– Что ж, возможно, мы пригрозили ему, так, самую малость. И обманули. Во всяком случае, я уж точно. И что ж, пожалуй, я действительно забрал у него все, все, что только смог. Но ведь ты тоже была рядом, и ты во всем соглашалась со мной. А теперь ни с того ни с сего переметнулась обратно. Назад к своим убеждениям.

– Да, и снова взялась за свое. Нос задрала. Ну и как, хорош вид сверху?

Это был Лаури. Его глаза потемнели, чего с ним не бывало уже давно, и Анни не могла взять в толк, почему.

Эско чуть нетерпеливо махнул Лаури, чтобы тот замолчал и дал ему возможность продолжить.

– Все мы, кто собрался здесь, ни в чем не виноваты. Мы не строили никаких злокозненных планов, чтобы прикончить его, Анни, да ведь и ты сама в это не веришь. Слишком много чести этому старому козлу напоследок.

И он взмахнул руками в жесте, который говорил примерно следующее: мы же твоя семья, как же ты можешь так о нас думать?

Но что, если Анни больше не желала иметь такую семью?

Она заколебалась. Может, ей просто примерещилось? Может быть, на самом деле ничего и не случилось? Ведь больше никто из них, казалось, ничего не видел и не слышал. Одинокий старик, который на исходе лет начал курить. Одинокий старик, который уснул с непогашенной сигаретой. Всего делов-то. Несчастный случай. Трагическая случайность.