Книга Джек-потрошитель с Крещатика - Лада Лузина

— Вы действительно верите в проклятые картины? — изумилась сему открытию Катя.

— Конечно, — ни секунды не колеблясь, ответил Виктор Арнольдович Бам. — Вы слыхали о таком художнике, как Вильгельм Котарбинский?

— Еще бы.

— А вы знаете, за что большинство киевских антикваров не любят его работы?

— С чего вдруг? Насколько я знаю, его картины постоянно растут в цене.

— Одна из его самых известных работ — «Могила самоубийцы». Котарбинский создал несколько копий. Подобную копию купил и мой приятель Авдей, антиквар — вы лет пять назад покупали у него столовое серебро. Он повесил «Могилу» в своем кабинете. А месяц спустя говорит мне: «Витя, я чувствую, она меня убивает, точно тянет в могилу…» А еще через полгода я уже был на его похоронах. Вот такая история, не слишком трогательная, но поучительная. Причем причина его смерти так и осталась неизвестной — ни с того ни с сего стал очень болеть…

— И сколько же ему было лет?

— Чуть больше сорока.

— Как же, по-вашему, все это можно объяснить?

— А можно ли объяснить мистику? — задал риторический вопрос Виктор Бам. — И это вовсе не единственный случай! Среди нашего брата-антиквара ходит много подобных историй. Потому Коля Самунин — у него антикварный на спуске — заполучил Котарбинского и сразу продал его, не хотел, чтобы картина висела в салоне. А мог подождать и выручить вдвое, втрое больше! Но он сказал мне: «Виктор, я — верующий человек, нехорошая эта картина…»

— Не хочу вас расстраивать, но у меня дома в спальне висит четыре картины Котарбинского, — сообщила Дображанская. — «Тайна», «В тихую ночь», «В тихую ночь-2» и еще одна.

— И как вы себя чувствуете?

— Плохо, — честно призналась Катя. — Но это не вина Котарбинского.

— Вы в этом уверены?

Нет. С приходом весны Дображанская уже не была уверена ни в чем.

И еще она вспомнила, что неуправляемая сила впервые прорезалась в ней во время аукциона, где она покупала свою первую картину Вильгельма Котарбинского.

Катя нервно забарабанила пальцами по стоящему рядом небольшому ломберному столику с инкрустацией.

— Давайте лучше вернемся к вашей картине, — сказала она с видом человека, с трудом превозмогающего ноющую боль. — Я-то чем могу вам помочь?

— Мой ангел, вы ведь знаете, что о вас говорят, — елейно сказал Виктор Арнольдович.

— Что именно? — «ангел» навела на Арнольдовича прямой взгляд темно-карих глаз. — Неужто говорят, что я ведьма?

— Что-то вроде того, — выбрал мягкую формулировку ее антиквар. — Но для меня, — заторопился он, — вы, прежде всего, друг… мой давний друг. И мудрая женщина, от которой мне необходимо услышать совет. Собственно, слово «ведьма» ведь и означает — мудрая женщина. Ведающая — знающая много… включая и то, что неизвестно всем остальным.

Он замолчал и завертел головой, как пугливая птица.

Катя проследила за его взглядом.

— Землетрясение? — неуверенно выговорил Арнольдович.

Книжные шкафы в его кабинете едва заметно подрагивали, бронзовая люстра на высоком потолке покачнулась.

Катя быстро убрала руку от ломберного стола…

Черт подери!

Она уже пальцем о палец не может ударить, чтобы не раскачать этот мир?! Еще не хватало придавить своего антиквара шкафом, случайно стукнув в сердцах по столешнице.

— Понятно, — сказала она. — Дайте мне время.

Виктор Арнольдович склонил голову набок и сладко, заискивающе улыбнулся.

— Катерина Михайловна, времени нет, Базов хочет получить свою картину сегодня. И, судя по его состоянию… в общем, я не рискну ему отказать.

— Дайте мне хоть пару часов. И координаты предыдущих клиентов.

— Что в ней такого? Не вижу в упор. Ну домик, ну лавочки, ну садик, цветочки… И это картина-убийца? — Даша Чуб покачала головой. — Я понимаю, был бы тут Демон. Или роковая красавица а-ля Котарбинский. Или сцены ада из Босха… что-то оживает и хап… А это?.. Какая-то няшная хрень. И во-още, мы — Киевицы, мы защищаем Киев, у нас и так дел по горло. Мы не бюро расследования проклятых вещей.

— Вот именно. Мы с Машей Киевицы и защищаем Город, а ты… ты ведь должна быть сейчас где-то в Париже или Торонто? На своем песенном конкурсе… прости, я за ними не слежу.

— На полдня заскочила. Нужно переписать одно заклятие в Книге… — важно надулась Даша.

— А если здесь нарисован какой-то конкретный киевский дом? С конкретной проблемой, — младшая из Трех Киевиц Маша Ковалева склонилась над полотном, рассматривая массивный дом, повернутый к смотрящим покоем.

Увы, никаких характерных деталей вроде лепнины или узора решеток не обнаружилось. Дом был лишь слегка прорисован, хотя это не мешало ему казаться очень реальным и, пожалуй, очень уютным, добротным, окутанным нежнейшим весенним солнцем. Перед ним зеленел идиллический парк с широкой желтоватой дорожкой. Одно дерево цвело белым цветом, остальные уже облачились в пышные волны зелени. Май. Раннее утро, поскольку вокруг нет людей. Или случайное тихое мгновение… И почему-то подумалось: вот сейчас на дороге появятся девочки с бантами, расчертят классики и примутся прыгать на одной ножке.

Если это картина c пейзажем-убийцей — пред ними, прислонившись к стене, стоял самый миловидный из всех убийц!

— Вряд ли мы сможем отыскать этот дом, — сказала Катя. — На картине никаких опознавательных знаков. Видно, что «сталинка». Но их в Киеве сотни. Я, например, в детстве жила в очень похожей. А скамейки, деревья — не примета. Картина старая. Сквера рядом наверняка давно нет… Подписи на картине — нет тоже. Только надпись «9 мая». Может, это макет праздничной открытки? Жалко, художник неизвестен, зацепиться практически не за что. Разве что… — Катя помолчала. — Разве 9-го бывает так много листвы? Деревья, кусты, все зеленое. Или весна в том году была чересчур ранней? — Катя вздохнула, невольно вспомнив о наболевшем, поморщилась и машинально стерла с лица давно смытую сажу. — Я отправила своего секретаря по адресам первых двух покупателей, Женя у меня мальчик въедливый, может, и вытащит интересный фактаж.

— Я не чувствую от нее никакой угрозы. — Маша распрямилась, закончив осмотр картины.

— Я тоже, — сказала Чуб. — Ее можно взять и перенести на открытку. И написать снизу «С майскими праздниками!».

— А мне она кажется грустной, — сказала Катя.

— Что же в ней грустного? — удивилась Чуб. — Типичный совок-позитив. Вы вообще замечали, что на советских открытках все были счастливы? Все фильмы в СССР были о том, как радостно жить. И все картины, плакаты… Песни — вообще, я только начинаю их петь, как настроении само поднимается. А ведь человек такое существо интересное, из него можно любую эмоцию извлечь — патриотизм, цинизм — главное накрутить его правильно, правильные чувства наружу тащить. А СССР это как бы сплошной, тотальный групповой тренинг по позитивному мышлению: с утра до вечера тебе рассказывают, как тебе классно жить, как хорошо… и ты веришь, и тебе сразу классно — реально классно… даже если это вранье. Интересно, люди в то время действительно были счастливее нас?