Книга Ливонская война 1558-1583 - Александр Шапран

Понятно, что Ивану Васильевичу самому хотелось бы занять королевский трон, попросту говоря, бескровно присоединить Речь Посполитую к Московской державе, но в данном его заявлении проявилось полное отсутствие политического глазомера, ибо кандидатуру Федора во всех отношениях было легче провести на краковский престол. Посланник ни с чем уехал обратно, объяснив московскому самодуру, что он не уполномочен решать такую проблему и что предложение русского царя следует выносить на рассмотрение сейма.

Все дальнейшие трения по поводу избрания на польско-литовский трон московской кандидатуры главной своей причиной имели разное понимание в Москве и на Западе значения короля, независимо от того, от какого царствующего дома он будет избран. В сознании московского человека государь воспринимался как вотчинник, безраздельный хозяин на своей земле с полным правом распоряжаться по своему усмотрению и ею самой и всеми живущими на ней людьми. В этом смысле избрание королем Ивана Грозного однозначно понималось им как присоединение польско-литовского государства к Московской державе. Почти та же перспектива виделась Грозному в случае утверждения на троне в Кракове его сына, пусть даже с некоторыми натяжками, устранение которых потребует от него определенной дипломатической активности.

В Кракове и в Вильно все это виделось совсем по-иному. Даже в случае победы на выборах самого Ивана IV, не говоря уже о его сыне, Речь Посполитая и Московская держава в польском и литовском понимании оставались бы независимыми государственными образованиями, каждая со своей короной, пусть даже умещавшимися на одной голове. В этом случае можно было говорить лишь о династическом союзе, подобном тому, что в течение предшествующих двух сотен лет существовал на польско-литовских землях, когда Польша и Литва оставались абсолютно суверенными государствами, каждое со строго очерченными границами, но при этом государствами, управляемыми одним лицом.

Заурядному московскому уму такое положение вещей оставалось непонятным. Даже будучи прекрасно осведомленным о выборном характере королевской власти и отсутствии права передавать ее по наследству, московский человек от обывателя до владельца кремлевского трона плохо понимал ограниченность в праве монарха владения как землей, так и народом, на ней проживающим. А потому избрание на вакантный трон кого бы то ни было из царствующего на Москве семейства не сулило обеим сторонам тех выгод, на которые обе рассчитывали. Польские и литовские паны наивно полагали, что их сеймовая монархия и во многом республиканская форма правления смогут обуздать московскую тиранию, подчинить ее своим законам. Очевидно, что и Иван, хоть и клялся не нарушить вольностей соседнего государства, на самом деле, надо полагать, рассчитывал железной рукой подавить шляхетскую распущенность. Конечно, мы не знаем того, что на самом деле думал об этом русский тиран, но ясно одно: будучи избранным на престол в соседнем государстве, он не смог бы править по-иному, отлично от того, как привык. Любая другая форма правления была ему абсолютно чуждой. Точно так же, как абсолютно чуждыми были бы для поляков московские приемы их нового короля, и можно быть уверенным, что польские и литовские паны не стали бы терпеть такую деспотию, какую терпели их московские собратья по классу. Отсюда взрыв был бы неизбежен.

Но все-таки при всей своей бесперспективности утверждение русской кандидатуры на троне Речи Посполитой, пус^ь даже только на какое-то время, при условии взвешенного и мудрого подхода могло бы иметь позитивные последствия. В первую очередь, можно было бы решить проблему спорных территорий, к которым теперь добавилась еще и Ливония. И за одно это стоило побороться за высшую власть в соседнем государстве, но мы верно подметили, что позитив имел бы место только при мудром и взвешенном подходе. А именно мудрости и взвешенности Грозному царю всегда и не хватало.

Последующие полгода на сейме в Кракове действительно жарко обсуждалась кандидатура Грозного. Но, во-первых, бесцеремонное и высокомерное заявление московского царя заметно поубавило приверженцев русской партии в Польше. Тамошним людям все более становилось понятным, с кем они имеют дело, и многие из них не хотели уже видеть на престоле своего государства и Федора, справедливо полагая, что его именем станет править отец. Во-вторых, во время всей последующей работы сейма и при обсуждении на нем кандидатур ни в Вильно, ни в Кракове не было представителей Москвы. Надо сказать, что к тому времени у Грозного не осталось искусных дипломатов. «Избранную раду», которой царь был обязан своими первыми успехами, он разогнал и всех ее членов переморил по тюрьмам. Советников своих он либо давно перестал спрашивать, либо демонстративно поступал против их советов и тоже всех планомерно уничтожал. Так что вместо советников вокруг него толпились кивающие головой поддакиватели, согласные со всем, что бы он ни изрекал. Но главное, русский царь Иван игнорировал сейм потому, что считал влияние на его работу ниже своего достоинства, унижением себя и своего величия. Он был глубоко убежден в том, что избрание его в короли — высочайшая честь для литовцев и поляков.

Впрочем, упрекать русского царя за отсутствие у него политической гибкости было бы несправедливо. Ведь нельзя же винить человека в том, что по происхождению он деспот и тиран, что по воспитанию и убеждениям он понимает только грубое и высокомерное отношение к низшим и рабское отношение с их стороны к себе. Что, наконец, он внутренне абсолютно и глубоко уверен, что все нижестоящие искренне воспринимают все его выходки, вплоть до самых кровавых, как высокую для себя честь (а так, собственно говоря, они и воспринимались всеми его подданными). И вот сейчас этот человек, сформировавшийся в апологетике абсолютного рабства, столкнулся со свободным народом, знакомым с понятием уважения личности.

Тем не менее сейм не отказал московской стороне. Через полгода в Москву из Речи Посполитой прибыло посольство во главе с известным литовским дипломатом Михаилом Гарабурдой. Русский царь встретил посольство, кипя гневом и возмущением: почему это поляки и литовцы заставляют его так долго ждать. Гарабурда оправдывался тем, что в Польше и Литве свирепствует эпидемия чумы, помешавшая работе сейма. Далее посол от имени Речи Посполитой обратился к царю с вопросом, намерен ли он сам баллотироваться в короли или все-таки согласен отпустить сына. Но в любом случае польско-литовская сторона требовала от московской кандидатуры обязательства в ненарушении шляхетских прав и вольностей и, кроме того, ставила условие пересмотра существующих границ, в частности, передачи ей некоторых русских областей с городами, в том числе назывались Смоленск, Полоцк, Усвят, Озерище. Не трудно догадаться, как воспринял царь Иван посольскую речь. Ответ Грозного гласил:

«Ты говорил, что паны радные так долго не присылали к нам по причине морового поветрия — это воля Божия; а надобно было бы панам подумать, чтоб дело поскорее уладить, потому что без государя земле быть невыгодно… Ты говорил о подтверждении прав и вольностей: дело известное, что, в каких землях какие обычаи есть, отменять их не годится. Ты говорил, чтоб мы возвратили Литве Смоленск и Полоцк, Усвят и Озерище. Это пустое: для чего нам уменьшать свое государство? Хорошо государства увеличивать, а не уменьшать. Для чего я вам дам сына своего, князя Феодора, к убытку для своего государства? Хотят, чтоб я дал сыну еще другие города и волости; но и без наших городов и волостей в Короне Польской и Великом княжестве Литовском много есть городов и волостей, доходами с которых мы и сын наш можем содержать свой Двор. И то, по-нашему, не годится, что по смерти государя государство не принадлежит потомкам его, что Корона Польская и Великое княжество Литовское не будут в соединении с государством Московским; так нельзя, так мы сына своего, Феодора, не дадим».