Книга Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь - Татьяна Шарпарь

– Документы у них проверял?

– Документы? – Старлей озадаченно покрутил головой. – Нет, документы не проверял, всего ведь дорогу спрашивали.

– Ну, понятно, – подвел итог Алексей, – молодцы, ребята. Один дорогу спрашивал, другой в это время осматривался. Адрес какой?

– Что?

– Адрес чей спрашивали?

– Они искали дом на Зубовском, там магазин радиодеталей. Вот этот магазин им был нужен. Ну, я рассказал.

– Эти?

Алексей достал отпечатанные на принтере фотографии, сделанные бдительным Иваном Ивановичем, и веером раскинул их на столе. Участковый долго и внимательно вглядывался, приближая и удаляя листы бумаги, подносил их к свету. Алексей не мешал ему, откровенно зевал – спать очень хотелось. Наконец, старлей произнес:

– Этот точно, а про второго не уверен. – Во сколько они заходили?

– Днем, примерно в шестнадцать часов.

– Так ты их даже в журнале не зафиксировал?

– Не зафиксировал. Они же не с заявой, а с личным вопросом были.

Вот чего Алексей не мог терпеть, так это блатного жаргона, поэтому он резко оборвал участкового:

– Потрудитесь написать объяснение по этому эпизоду, и чтобы никаких «заяв». Писать по-русски и грамотно.

Дежурный следователь уже составлял протокол осмотра места преступления, эксперты все еще работали. Миша Некрасов о чем-то разговаривал с немолодой, тучной женщиной, одетой в домашние тапочки и плащ, который она придерживала на груди. Миша увидел, что Алексей на них смотрит и позвал:

– Товарищ майор, можно вас? Алексей подошел.

– Это уборщица, Валентина Егоровна, она тут работает, – пояснил Миша, – говорит, что ей сегодня запретили убирать.

– Кто запретил? – удивился Алексей.

– Дак вот они, – показала она рукой в сторону участкового.

– Интересно, очень интересно, – скороговоркой пробормотал Алексей, а потом спросил – а почему они запретили убирать?

– Дак отдыхали тут. – Выпивали, что ли?

Она смущенно шмыгнула носом и сказала:

– Дак каждую пятницу отдыхают. – И Фомин покойный «отдыхал»?

– Ой, нет, – замахала руками женщина, – он домой шел или по делам. Такой хороший человек был, – вдруг запричитала она, – такой уважительный, так его жалко. И деточек его жалко, и жену тоже. Такого человека жизни лишили!

– Угу, угу, – согласился Алексей, – а во сколько они «запретили вам убирать»?

– Дак, часов в семь, – подумав, ответила женщина. – Я всегда туточки в семь убираюсь, а в восемь они закрывают и на охрану ставят. Я минуточек без пяти восемь ухожу. Я тут живу, в этом же подъезде, на третьем этаже, – пояснила она, – вот в восемь уже и дома. А до этого я у одного бизнесмена убираюсь с двух часов до шести, тоже недалеко, пешком десять минут. А на троллейбус я не трачусь, экономлю. Вчера хозяйка приказала еще ножи почистить пастой специальной, вот я и подзадержалась. Пасту эту надо намазать и подождать двадцать минут. Я по инструкции смотрела. Ну, вот я намазала, а сама все на часы – время-то идет. Но успела. Прибежала как раз, когда часы били.

– Это какие же часы?

– А вон, – она показала в окно.

Двор просматривался насквозь, и в доме напротив, через дорогу, оказался магазин с незатейливым названием «Время». В витрине стояли самые разные часы. Они ходили, стало быть, некоторые и звенели, и били. Значит, надо наведаться еще и в этот магазин. Где взять столько людей? И вообще, убойный отдел не должен заниматься кражами. Опять же, проникновение в помещение милиции – это чрезвычайное происшествие. И только полный дебил может не связать убийство Петра Фомина, проникновение в его квартиру и проникновение в опорный пункт милиции, где он служил. Алексей прошелся по кабинету, вышел в небольшой, квадратной формы, коридорчик и тихим, абсолютно спокойным голосом задал вопрос:

– В какое время был сдан на охрану опорный пункт милиции?

Старший лейтенант засуетился, достал из кармана форменных брюк мятый носовой платок, вытер шею, руки, лицо и, помолчав немного, ответил:

– В девятнадцать часов с минутами. – В журнале это зафиксировано?

– Да, – не совсем уверенно сказал старлей и снова воспользовался платком в той же последовательности: шея, руки, лицо.

Алексей сразу понял, что он врет, причем врет не очень умело. Скорее всего, и записи никакой нет, и никто ничего на пульт не сдавал.

– Журнал покажите, – попросил он.

Миша, хорошо зная эту нарочито спокойную интонацию, отошел подальше и на всякий случай прикрыл входную дверь.

Журнал был грязно-серый, весь растрепанный, с жирным пятном на обложке. Участковый все вытирался своим платком, нервно покусывал губы, переминался с ноги на ногу. От него шел тяжелый запах какой-то едкой парфюмерии вперемешку с перегаром. Видимо, он зажевывал вчерашний «отдых» апельсиново-мятной жвачкой. Запись за вчерашний день была одна: Синицына А.А. дом… квартира… Суть жалобы: ее пытаются отравить соседи, варят суп, который пахнет тухлой капустой. Все, дальше чистая страница. Конечно, чистой ее назвать можно было только с большим приближением: какие-то потеки, кляксы, – это в наше-то время! В общем, понятно: никто никуда ничего не сдавал, да и закрывал ли на ключ? Заходите, люди недобрые, берите, что хотите!

У Алексея уже не было сил на гнев, он выжег его изнутри сразу, как он увидел этого никчемного милиционеришку с его мятым носовым платком и услышал насквозь пронизанный ложью голос.

– Кто еще занимает это помещение?

– Я, – начал перечислять участковый, загибая пальцы, – лейтенант Алексашина – по делам несовершеннолетних, старший лейтенант Гвоздиков и Фомин покойный. Был.

– Петр Петрович Фомин был старшим по званию, стало быть, вы все ему подчинялись?

– Подчинялись, да. Дисциплина тут, поручения, все по уставу.

Лучше бы он этого не говорил. В мозгу у Алексея произошло какое-то столкновение мыслей и чувств и он, так же спокойно, попросил Михаила Некрасова:

– Выкинь ты его, Миша, к черту. Утром им следователи займутся, а сейчас хоть воздух чище будет.

И, правда, что сейчас с него спрашивать? А прибить очень хочется. Еще не ровен час, руки об его рожу противную замараешь.

Миша обрадовано вывел участкового из кабинета и сразу вернулся. Уборщица все стояла, подпирая дверной косяк, испуганно тараща глаза. Алексей предложил ей жестом сесть. Она присела на краешек стула, оторвала наконец руки от ворота плаща и сложила их на коленях, придерживая теперь подол. Алексей догадался, что женщине не дали нормально одеться.

– Валентина Егоровна, я вас долго не задержу, вы уж простите, но поговорить нам надо.

Она согласно закивала головой, подняла на него глаза, и он увидел, что она и не старая совсем – лет, может быть, сорока. Просто, видимо, жизнь не удалась.