Книга Венецианский бархат - Мишель Ловрик

Она знала, что на сей раз никто не преградит ей путь. Она заранее побеспокоилась о том, чтобы отвратительный маленький помощник не смог помешать ей. Джентилия уже имела удовольствие лицезреть его в новой роли носильщика на Рива-дельи-Чиавони. Она позаботилась о том, чтобы Ианно тоже увидел ее: ее злорадная улыбка должна была сообщить ему, что именно ей он обязан своим унижением. Коротышка погрозил ей исцарапанным кулаком, и родимое пятно у него на виске налилось кровью.

Джентилия решительно постучала в дверь фра Филиппо и замерла в ожидании.

Заслышав стук, фра Филиппо вздрогнул от нетерпения и предвкушения. Он уже отложил в сторону перо и готовился завершить на сегодня дневные труды. Из кухонь до него, кружа голову, долетал соблазнительный запах жареной рыбы; он надеялся, что стук возвещал о приходе слуги, который явился пригласить его к ужину. Поэтому он быстро подошел к двери и распахнул ее, не потрудившись поинтересоваться, кто это пожаловал к нему в гости. Но, увидев перед собой монахиню-поросенка, он замер на месте, охваченный дурными предчувствиями.

Прежде чем она успела открыть рот, он протиснулся мимо нее.

– Как хорошо, что вы пришли повидать меня, сестра, – бросил он через плечо, – но меня срочно призывают совершить соборование одного из братьев.

«Да простит меня Господь за эту ложь, – прошептал он себе под нос. – Но, быть может, я избавлю ее от куда более серьезного греха тем, что не позволю отозваться дурно об одной из ее сестер-монахинь».

Но Джентилия могла двигаться с удивительной быстротой. Фра Филиппо с изумлением обнаружил, что ноги отказываются нести его вперед, хотя он проворно перебирал ими. Пухлая маленькая монахиня решительно наступила на край сутаны, пригвоздив его к месту.

– У меня для вас прекрасные известия, отец, – провозгласила она, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не ухмыльнуться. – Я уничтожила шлюху печатников. Уничтожила ее. Отправила ее в ад. И позаботилась о том, чтобы ее сожгли там.

– О чем ты говоришь, дитя мое?

– О еврейке. Я дала ей очищение, как вы и призывали.

Фра Филиппо нервно улыбнулся.

– Я никогда не обращался к слугам Божьим с просьбой совершить настолько дурной поступок – причинить зло ближнему своему. Это был бы страшный грех.

– Нет, просили, – заявила Джентилия. – Но, как бы там ни было, я хочу, чтобы вы знали об этом.

– Когда ты говоришь «очищение», ты имеешь в виду, что она действительно умерла?

– Вскоре она покинет нашу земную юдоль.

– По твоему наущению?

– Да.

– И только твоему?

– Разве что вы сами всегда…

– Да-да, теперь понимаю. – Фра Филиппо хитро взглянул на нее. – Кто-нибудь еще знает об этом, моя дорогая?

– Очень скоро об этом будет знать вся Венеция.

– Но пока еще не знает?

– Нет еще.

– В таком случае ступай с миром в свой монастырь, дитя мое, и ожидай моих дальнейших указаний.

Монахиня не пошевелилась. Он понял, что она чего-то ждет от него.

– Ах да, ты совершила доброе дело, дитя мое. Ты хорошая девочка. Исключительно хорошая. Господь вознаградит тебя.

Джентилия невозмутимо кивнула и заковыляла прочь.

А фра Филиппо поспешил обратно в свою келью и придвинул к себе чистый лист бумаги. Через несколько минут письмо было готово, и он призвал к себе нового помощника, бесцветного молоденького мальчишку.

– Отвези вот эту записку матери настоятельнице на Сант-Анджело. Кроме нее, не показывай ее никому. Возьми нашу лодку и двух сильных гребцов. Во что бы то ни стало ты должен опередить паром из Сан-Марко.

* * *

Предполагается, что стекло из Мурано должно задрожать, если влить в него яд.

Рабино перелил смертельно опасный зеленый травяной tisane из тиглей в бокал и тупо уставился на него, ожидая, что край его задрожит или ножка закачается хотя бы немного. Обычно он не верил в досужее лукавство венецианских поговорок, но сейчас ему хотелось, чтобы в кои-то веки колоритная пословица оказалась правдивой.

Но ничего не случилось. Зеленая жидкость оставалась в бокале совершенно неподвижной, словно изумруд.

Он налил ее, не думая ни о чем.

И вот теперь он должен решить, для кого предназначен яд – для него, для Сосии или для них обоих. Пожалуй, он уже принял решение: кого-то следует принести в жертву совершенному им омерзительному открытию. Отныне им с Сосией уже нельзя жить так, как они жили до сих пор. В каком-то смысле он испытывал облегчение: пришло время сбросить душившую его маску лжи и взглянуть правде в глаза. Если не считать того, что правда оказалась куда хуже, чем он ожидал.

Он тяжело опустился на стул и принялся мысленно перебирать сведения, имеющиеся в его распоряжении. Будучи врачом и лидером местной еврейской общины, он нередко выступал в суде, давая свидетельские показания по делам иудеев и даже христиан, страдающих сексуальными расстройствами.

Он знал, что в 1425 году Совет Сорока принял постановление, запрещающее евреям вступать в половую связь с христианками, но закона, который бы не разрешал христианам совокупляться с еврейками, не было. Так что вряд ли стоило ожидать, что аристократа, уличенного в связи с низкорожденной еврейкой, ждет незавидная участь. Малипьеро были могущественным семейством. Какой бы член его ни совершил столь неблагоразумный поступок, остальные немедленно узнали бы о нем и настоятельно посоветовали бы провинившемуся, от греха подальше, на время покинуть город; не исключено, что он уже уехал. Быть может, он уже сидит в Местре, думая о Сосии и расчесывая обеими руками болезненную язву между ног.

– Неужели оно того стоит, Господи? – с горечью вырвалось у Рабино.

«Я не должен так думать».

Рабино вновь задумался. Вельможам запрещалось вступать в половую связь с низкорожденными гражданами или слугами отнюдь не по моральным соображениям, а по причинам сугубо практического толка. Signori di Notte[202] были обязаны расследовать подобные правонарушения потому, что женщины, замешанные в них, зачастую превращались в самодовольных и наглых особ, отказываясь выполнять свои прямые обязанности, а если еще и рожали бастардов от вельмож, то социальный их статус становился опасно двусмысленным. Но рабыни, отличающиеся красотой, продавались по бешеным ценам и пользовались спросом, так что все понимали, в чем тут дело. Например, все знали о том, что будущий дож Мосениго, хотя ему стукнуло уже семьдесят, держит в своем доме двух рабынь-турчанок в качестве наложниц.