Книга Брат мой Каин - Энн Перри

– Вы являетесь медсестрой, мисс Рэтчетт? – задал Рэтбоун первый вопрос, четко выговаривая каждое слово. При этом голос его звучал немного выше и громче, чем обычно.

– Да, сэр, и еще я акушерка. По крайней мере, занималась этим раньше, – ответила свидетельница.

Лицо коронера сразу сделалось жестким. У Гуда вырвался похожий на стон вздох. Но Оливер не обратил внимания ни на того, ни на другого.

– Вы оказывали помощь мисс Элис Стоунфилд, когда у нее в октябре тысяча восемьсот двадцать девятого года родились два мальчика, чьим отцом был Финис Рэйвенсбрук?

Рэтбоун посмотрел на Майло Рэйвенсбрука. Лицо его теперь сделалось мертвенно-бледным.

– Я помогала ей, сэр, – ответила мисс Рэтчетт. – Но у нее были нормальные роды, как и любые другие, – никаких близнецов, сэр, только один ребенок. Мальчик… миленький такой. Вполне здоровый. Она назвала его Энгусом.

В зале мгновенно воцарилась мертвая тишина.

– Что вы сказали? – переспросил Оливер.

Коронер подался вперед, вперив в свидетельницу пристальный взгляд.

– Мадам, вы отдаете себе отчет в собственных словах? Здесь находятся люди, видевшие как Энгуса, так и Кейлеба! – воскликнул он.

– У нее родился один ребенок, сэр, – повторила Эбигейл. – Я видела это сама. У мисс Элис был один ребенок. Я помогала ей его нянчить. Он рос на моих глазах, пока его бедную мать не убили. А через год и Финис Рэйвенсбрук умер где-то за границей. Потом бедного малютку взял к себе его дядя. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от тоски. У отца никогда не находилось времени, чтобы с ним заниматься. Он так и не признал его своим сыном, да и его мать он никогда не любил. – Лицо старой женщины выдавало ее отношение к Финису Рэйвенсбруку.

– Ваши слова лишены всякого смысла, мадам! – в отчаянии закричал коронер. – Если у нее был только один ребенок, откуда тогда взялся Кейлеб?! Кем он был? И кто убил Энгуса?

– Об этом мне ничего не известно, – невозмутимо ответила Рэтчетт. – Но я знаю, что у нее родился только один мальчик. Однако я на собственном опыте убедилась, насколько сильно у детей развито воображение! Мне пришлось ухаживать за маленькой девочкой, которая выдумала себе подружку по имени Мэри. Если она делала что-то не так, то говорила, что в этом виновата Мэри, а не она. Она была хорошей, а Мэри – плохой.

– Обычное оправдание для ребенка, – заявил дознаватель. – У меня тоже есть дети, мадам. Мне не раз приходилось слышать подобные рассказы.

Преподобный Николсон поднялся с места.

– Прошу прощения, сэр. – Он обратился к коронеру вежливо и вместе с тем твердо. – Но не могло ли случиться так, что мальчик, чувствуя себя несчастным и отверженным, страдая от ощущения невыполненного долга и от одиночества, создал для себя что-то вроде второго «я», человека, который брал бы на себя вину за его проступки и который в то же время был бы вправе ненавидеть дядю не меньше, чем ненавидел его он сам?

Он повысил голос, чтобы его не заглушал усиливающийся шум в зале – рыдания, испуганный шепот, слова сострадания, гнева или недоверия…

– Что, если несчастный и униженный ребенок нашел убежище в собственном воображении? – спросил священник. – А потом это состояние переросло в подлинное безумие, поскольку в нем как бы поселились два разных человека – один изо всех сил старался угодить и поэтому получал поощрения, а на другого, без какой-либо на то вины, обрушивался весь гнев и ненависть, так как он являлся сыном человека, так и не ставшего ему настоящим отцом, а дядя, постоянно находивший у него какие-то изъяны, видел в нем лишь отражение собственного брата, которому всегда завидовал и теперь мог отомстить, лишь отыгравшись на его ребенке?

Коронер застучал молотком, призывая сохранять тишину.

– Попрошу соблюдать порядок! – приказал он и снова посмотрел на Горацио. – Вы нарисовали ужасную картину, сэр, да простит вас за это Господь! Я не удивлюсь, если близкие Рэйвенсбрука не проявят к вам снисхождения. – Дознаватель посмотрел в ту сторону, где сидел Майло – весь бледный как полотно, за исключением двух ярко-алых пятен на щеках.

Однако лицо Энид, исполненное гневом и жалостью, заставило коронера горестно вздохнуть, и это позволило Рэтбоуну заключить, что отец Николсон оказался недалек от истины.

– Полное безумие, – сквозь зубы процедил Рэйвенсбрук. – Ради бога! Все, кто здесь находится, прекрасно знают, что братьев было двое! Эта женщина или клевещет, или просто выжила из ума. Ее разум затуманил алкоголь. – Он стремительно обернулся: – Женевьева! Ты видела и Энгуса, и Кейлеба! – Теперь голос его сорвался на крик. – Скажи, что это нелепо!

– Я видела их, – тихо ответила миссис Стоунфилд, – но всегда порознь. Я ни разу не видела их обоих одновременно. Но… это невозможно! Они так отличались друг от друга! Нет. – Она бросила взгляд в сторону Эбигейл Рэтчетт. – Нет, вы ошиблись! С тех пор прошел сорок один год. Вы что-то путаете. Сколько младенцев вы приняли за свою жизнь? Несколько сотен?

– У нее был только один ребенок! – сердито заявила Эбигейл. – Я не пьяна и еще не выжила из ума, что бы там обо мне ни говорили.

С выражением отчаяния на лице Женевьева обернулась к Монку. Ей пришлось повысить голос, чтобы ее могли слышать.

– Вы говорили, что кто-то видел их вместе в тот день, когда убили Энгуса! Найдите этого человека и приведите сюда. Тогда все станет на свои места!

Коронер опять стукнул молотком, призывая к тишине, а потом тоже посмотрел на Уильяма.

– Что? – строго спросил он. – Вы действительно нашли такого свидетеля? Если так, то к чему вся эта несуразица? Вы, похоже, проявили вопиющую безответственность, сэр!

– Я отправился туда снова, – ответил сыщик спокойным и вместе с тем суровым голосом. – Я разыскал того свидетеля и отправился с ним туда, где тот видел Энгуса и Кейлеба, стоявших лицом друг к другу. Я сам стоял на том же месте, где, по его словам, находились они.

Шум в зале неожиданно прекратился.

– Я стоял перед зеркалом, сэр, – сказал, наконец, детектив, широко улыбнувшись. – Я смотрел на собственное отражение на стекле, и наблюдавший за мною человек вспомнил, что с ним произошел такой же казус.

– Это ничего не доказывает! – громовым голосом заявил Рэйвенсбрук. – Вы утверждали, что Кейлеб сознался в убийстве Энгуса. Как можно убить самого себя?

– Он сказал, что уничтожил Энгуса, – поправил его Монк, – и что мне никогда не найти его тела. Это была шутка. Вот почему он тогда засмеялся. Кейлеб знал Энгуса и презирал его. А Энгус, по-моему, не имел о Кейлебе представления. Он бы просто не смог вынести такого знакомства. Для него он действительно являлся другим человеком, темным призраком, существовавшим независимо от него. И Энгус испытывал перед ним глубокий страх.

– Чепуха! – возразил Майло, еще больше повысив голос. – Вы ничем не сможете подтвердить столь жуткий и непристойный рассказ. Кейлеб, несомненно, был сумасшедшим, и он убил собственного брата. А потом, убедившись, что его признают виновным и повесят, он в приступе неистовой ненависти набросился на меня, потому что, да простит меня Господь, я всегда любил Энгуса больше. Если я действительно в чем-то виноват, то мое единственное прегрешение заключается только в этом!