Книга Рукопись, найденная в чемодане - Марк Хелприн

Самолет поднимало, бросало, вращало и колотило так яростно, что я чувствовал себя словно бы внутри кости, угодившей в пасть терьера, которому сделали инъекцию атропина. Кабина звенела как безумная. Стропы и ремни ударяли по переборкам, как хлысты. Только что у меня были полные баки бензина, а теперь топливо оказывалось на нуле. Только что меня бросало вниз и тут же поднимало на 1200 метров.

Вибрация была настолько сильной, что глаза мои пустились в пляс в своих орбитах. Я понятия не имел ни сколько прошло времени, ни какой высоты я достиг, ни даже куда я направлялся. В лицо мне все время брызгала вода, и было так холодно, что я замерзал, а мышцы сводило от борьбы с рычагами управления. Но коль скоро самолет дребезжал и трясся и я вот-вот мог утратить всякую возможность влиять на него, а в итоге, вероятно, перевернуться и грянуться наземь, я, как всегда, начал получать от этого наслаждение.

Я услышал музыкальную ноту, единственную ноту, которая поднималась как бы из ниоткуда и тянулась немыслимо долго. Я слышал ее раньше, когда мне приходилось пикировать за каким-нибудь самолетом, спасавшимся от меня бегством, и гильзы сыпались из моих пулеметов, как стружки из фрезерного станка. Там, в грозе, во тьме-тьмущей непроглядных туч, во мне опять не осталось ни капли страха, когда я понесся по волнам чистой силы.

Я не имел против этого никаких возражений. Не ощущал боли, погружаясь все глубже и глубже в темноту жизни и в свет души. В общем и целом это невероятно тонкое состояние, и с чем большей силой все вокруг ввергается в хаос, тем ощутимее становится присутствие абсолютного спокойствия. Это чувство сродни возвращению домой. Я хотел, чтобы самолет развалился на части, но на высоте 6400 метров я прорвал поверхность нескончаемых облаков и оказался в чистом небе, сверкавшем не безумием молний, но сплоченностью звезд.

В кабину хлынул сухой воздух, и, несмотря на рев моторов, мир стал беззвучным. Облака внизу вспыхивали белым в произвольных синкопах, постоянно их подсвечивавших. Я надышался кислородом, нашел свой курс и, залитый лунным светом, понесся дальше.

Полностью пробудился я лишь на рассвете. До этого я часами грезил, дрожащий и ослабевший. Хотя я частенько засыпал, после чего обнаруживалось, что меня расталкивает самолет, задравший или опустивший нос, мне каким-то образом удавалось намертво удерживать компас в нужном направлении. Когда наконец солнце осветило кабину и привело меня в чувство, то обнаружилась и причина этого навигационного чуда: вода, лившаяся по приборной панели, закоротила половину электропроводки. Компас на протяжении всей ночи сохранял верность магнитному полю этой несчастной панели. Куда бы я ни повернул самолет, он всегда показывал один и тот же курс.

У меня не было ни малейшего представления, где я нахожусь. Хотя солнце поднялось более или менее там, где ему и надлежало подняться, небо перед этим высветилось слева от меня и немного сзади. Земля внизу скорее походила на глубь материка, чем на прибрежную равнину. Вдоль всего горизонта пухлые облака, подобно флотилиям медуз, проплывали в жизнерадостном голубом небе, волоча за собой темные вуали дождя. Внизу все удручающе зеленело: не видно было ни рек, ни дорог. Это явно не было бассейном Амазонки – местность выглядела слишком холмистой.

Хотя горючего у меня оставалось менее чем на час, я подумал, что все, быть может, обернется хорошо, если я полечу на восток, что я увижу там побережье, а потом обнаружу, что и до места назначения можно дотянуть. Так что на протяжении получаса я летел дальше, выискивая тонкую синюю линию, которая означала бы мое спасение, но она никак не появлялась. Когда горючего оставалось самое большее на двадцать минут, я понял, что проиграл.

Местность внизу была нескончаемым ковром волнистых зеленых холмов с редкими скальными вкраплениями. В складках между холмами текли ручьи или речушки, но не было ничего достаточно плоского или широкого для аварийной посадки. Лучше всего в данных обстоятельствах было бы опуститься на вершину какого-нибудь гребня, но и это сулило очень мало, поскольку все гребни там были покрыты высокими деревьями.

Впрочем, даже аэропорта могло бы оказаться недостаточно, если учесть, что левое шасси частью отсутствовало, а правое заклинило. Во время войны я видел, как бомбардировщики пытались приземляться на одно колесо, и нет зрелища, которое могло бы ужаснуть больше, чем самолет, медленно переворачивающийся через крыло и тут же охватываемый столбом оранжево-черного пламени.

Если бы я выжил в крушении, я мог бы не выжить в этой дикой местности. И даже если бы мне это удалось, я мог бы потерять все золото – его либо укроет быстрорастущий подлесок, либо унесет кто-то, кто найдет его раньше, чем я сумею вернуться. Стало быть, лучшее, что теперь могло случиться, состояло в том, что я, невредимый, добрался бы до своей квартиры в Рио-де-Жанейро и вынужден был бы начать все сначала в незнакомой стране, не зная ни единого слова из ее языка и ни единого человека. Хоть это и было поражением, я сразу почувствовал себя моложе.

Когда горючего в баках оставалось только на десять минут, я увидел дорогу, одну из этих недавно прорезанных песчаных лент, простирающихся, словно лучи света, сквозь нескончаемую зелень. Волнистый ландшафт обрывался у кромки зелени. В сезоны дождей суглинистая почва просеки становилась, наверное, непролазной, и, насколько я мог видеть, она была совершенно пуста.

Я полетел вдоль нее, примиряясь и осваиваясь с тем, что мне, как только топливо кончится, придется приземляться на нее как можно точнее, рассчитывая угодить фюзеляжем в узкую прорезь, когда деревья отсекут оба крыла. С воздуха я не мог видеть, что дорога шла под уклон, но это стало ясно, когда в двух милях справа появилась река, где обнаженные скальные породы сходили уступами вниз в соответствии с постепенным понижением уровня местности. Река выходила из-под нависавших над ней зеленых береговых террас и спутавшихся верхушками деревьев, бросалась вниз ослепительно белым водопадом, а затем сворачивала от просеки на сорок пять градусов.

Хотя этот поток не был шире самой просеки, я подумал, что посадка на воду может оказаться более щадящей, и несколько минут пролетел вдоль реки, выискивая благоприятный участок, но самый прямой и широкий ее отрезок был у начала, сразу после водопада.

Заложив вираж на 180 градусов, я начал снижение. Я не надеялся выбраться из этой передряги живым, но радовало то, что река, по крайней мере, была белой и свежей и что текла она быстро.

Опускаясь, я обнаружил, что недооценил ее. Она была шире, чем это представлялось с высоты. Рискуя врезаться в водопад, я мог бы посадить самолет на воду, избежав береговых препятствий. Я решил так и сделать, хотя запас хода был у меня на пределе.

Левый двигатель начал работать с перебоями. Было ясно, что горючее в него почти уже не поступает. Я опустил закрылки, зная, что они, ударившись о воду, подействуют как тормоз и швырнут и меня и все прочее в самолете вперед с такой силой, что это меня, вероятно, убьет. Но выбора у меня не было. Если бы я поднял закрылки хоть в самый последний момент, скорость моя была бы слишком велика и я разбился бы об утес за водопадом.