Книга Воспитание чувств - Гюстав Флобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Народ толпился на бульваре, собираясь в кучки. Время от времени проходил патруль и рассеивал их; но они тотчас же возникали снова. Говорили без всякого стеснения, войска провожали насмешками и руганью, но и только.
— Как! Драться разве не будут? — спросил Фредерик одного из рабочих.
Блузник ему ответил:
— Не такие уж дураки, чтобы умирать ради буржуа! Пусть сами устраиваются!
А какой-то господин, покосившись на этого жителя предместья, проворчал:
— Сволочи социалисты! Хоть бы теперь удалось прикончить их!
Фредерик не понимал, откуда столько ненависти, столько глупости. Его отвращение к Парижу еще усилилось, и через день он первым утренним поездом уехал в Ножан.
Дома скоро исчезли, начались поля, простор. Сидя один в купе вагона и положив ноги на противоположный диванчик, он размышлял о событиях последних дней, о своем прошлом. Ему вспомнилась Луиза.
«Вот она любила меня! Напрасно я отверг свое счастье. Ну, да что! Забудем про это!»
Минут через пять он говорил себе:
«А впрочем, как знать?.. Со временем — почему бы и нет?»
Его мечты, так же как и его взгляды, уносились в смутную даль.
«Она наивная, совсем крестьяночка, почти дикарка, но такая хорошая!»
Чем ближе подъезжал он к Ножану, тем ближе становилась она ему. Когда показались сурденские луга, ему вспомнилось, как она в былые дни ломала камыш, бродя вдоль заводей. Приехали. Он вышел из вагона.
Он остановился на мосту, облокотился на перила, чтобы посмотреть на остров и сад, где однажды они гуляли в солнечный день; и, еще не успев прийти в себя после путешествия, ошеломленный свежестью воздуха, все еще не оправившись от недавних тревог, которые надломили его силы, он почувствовал какое-то возбуждение и подумал:
«Может быть, ее нет дома? Не встречу ли я ее?»
У св. Лаврентия звонили в колокол, а на площади перед церковью собрались нищие и стояла коляска, единственная в тех краях (ее нанимали для свадеб). Вдруг под порталом, окруженные толпой обывателей в белых галстуках, появились новобрачные.
Фредерик решил, что ему почудилось. Да нет! Это ведь она, Луиза — в белой фате, покрывающей ее рыжие волосы и спускающейся до пят. И ведь это он, Делорье! — в синем фраке с серебряным шитьем, в форме префекта. Как же так?
Фредерик скрылся за угол дома, чтобы пропустить свадебный кортеж.
Пристыженный, побежденный, разбитый, он вернулся на вокзал и поехал назад в Париж.
Кучер, нанятый им, уверял, что от площади Шато-д'О до театра «Жимназ» всюду баррикады, и повез его через предместье Сен-Мартен. На углу улицы Прованс Фредерик отпустил фиакр и пешком направился к бульварам.
Было пять часов, моросил мелкий дождь. На тротуаре, по направлению к Опере, толпились буржуа. На противоположной стороне все подъезды были заперты. В окнах — никого. По бульвару, во всю его ширину, пригнувшись к шеям лошадей, карьером неслись драгуны с саблями наголо, а султаны их касок и широкие белые плащи развевались по ветру, мелькая в лучах газовых фонарей, раскачивавшихся среди тумана. Толпа глядела, безмолвная, испуганная.
В промежутках между кавалерийскими наездами появлялись отряды полицейских, оттеснявшие толпу в соседние улицы.
Но на ступеньках кафе Тортони продолжал стоять неподвижный, как кариатида, высокий человек, которого уже издали было видно, — Дюссардье.
Один из полицейских, шедший впереди, в треуголке, надвинутой на глаза, пригрозил ему шпагой.
Тогда Дюссардье, сделав шаг вперед, закричал:
— Да здравствует республика!
Он упал навзничь, раскинув руки.
Рев ужаса пронесся по толпе. Полицейский оглянулся, обвел всех глазами, и ошеломленный Фредерик узнал Сенекаля.
Он отправился в путешествие.
Он изведал тоску пароходов, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы.
Он вернулся.
Он выезжал в свет и пережил еще не один роман. Но неотступное воспоминание о первой любви обесцвечивало новую любовь; да и острота страсти, вся прелесть чувства была утрачена. Гордые стремления ума тоже заглохли. Годы шли, и он мирился с этой праздностью мысли, косностью сердца.
В конце марта 1867 года, под вечер, когда он сидел в одиночестве у себя в кабинете, к нему вошла женщина.
— Госпожа Арну!
— Фредерик!
Она взяла его за руки, нежно подвела к окну и стала всматриваться в его лицо, повторяя:
— Так это он! Он!
В надвигающихся сумерках он видел только ее глаза под черной кружевной вуалью, закрывавшей лицо.
Она положила на камин маленький бумажник из гранатового бархата и села. Оба не в силах были говорить и молча улыбались друг другу.
Наконец он забросал ее вопросами о ней самой и ее муже.
Они теперь живут в глуши Бретани, стараясь меньше тратить, и выплачивают долги. Арну почти непрестанно болеет, на вид совсем старик. Дочь — замужем, живет в Бордо; сын со своим полком в Мостаганеме. Она подняла голову и сказала:
— Но я опять вижу вас! Я счастлива!
Он не преминул сказать ей, что, узнав о их несчастье, сразу же бросился к ним.
— Я знала.
— Как вы это узнали?
Она видела, как он шел по двору, и спряталась.
— Зачем?
Тогда, с дрожью в голосе и с долгими паузами между словами, она промолвила:
— Я боялась! Да, боялась вас… самой себя!
Дрожь сладострастия овладела им, когда он услышал это признание. Сердце его учащенно билось. Она продолжала:
— Простите, что я не пришла раньше.
И, указав на бархатный, гранатового цвета, бумажничек, расшитый золотом, прибавила:
— Я нарочно для вас вышила его. В нем та сумма денег, за которую был заложен участок в Бельвиле.
Фредерик поблагодарил за подарок, пожурив ее, однако, за то, что она беспокоилась ради этого.
— Нет. Я не из-за этого приехала. Мне хотелось навестить вас, потом я опять поеду… туда.
И она стала описывать ему место, где они живут.
Там низенький одноэтажный дом с садом, где растут огромные буксы, а каштановая аллея подымается на самую вершину холма, откуда видно море.
— Я ухожу туда посидеть на скамейке, которую я назвала «скамейка Фредерика».
Потом она стала жадно рассматривать мебель, безделушки, картины, чтобы запечатлеть их в памяти. Портрет Капитанши наполовину скрывала занавеска. Но золотые и белые пятна, выделявшиеся в темноте, привлекли ее внимание.
