Книга Неизвестная война - Отто Скорцени

В 1941 или 1942 году мы нашли у русского партизана патроны с цианистым калием. Они были изготовлены для стрельбы из пистолета; наконечник пули, имевший четыре насечки, содержал цианистый калий. Эти патроны, подходившие к пистолетам «ТТ», использовались армейскими политработниками и специальными подразделениями неприятеля для проведения экзекуций. Артур Небе, руководитель V управления РСХА, приказал изготовить несколько сотен таких патронов в лабораториях криминальной полиции, и я получил их тогда примерно двести штук. Когда один из моих офицеров готовился выполнить задание, во время которого существовала опасность, что его захватят в плен и будут пытать, он получал один, легко узнаваемый патрон. Однако он обозначался не красной окантовкой, а крестиком на конце патрона. У меня тоже был такой патрон — последний в магазине. Когда 22 мая 1945 года я сдался американской армии и положил пистолет на стол перед сидящим напротив меня американским офицером, то предупредил его: «Внимание! Он заряжен, а последний патрон очень опасен».

Я объяснил, почему.

Прогресс остановить невозможно. После войны в Советском Союзе был произведен и усовершенствован секретный пистолет, с помощью электробатареек выбрасывающий под сильным давлением рассеянный заряд цианистого калия. После попадания яда через слизистую оболочку и поры в организм, он в течение нескольких минут разносится кровью по всему телу, вызывая сужение сосудов и смерть. Так был убит Бандера.

Перед его убийством Сташинский не забыл принять в качестве противоядия таблетки атропина. Все это происходило не в повести Яна Флеминга.

Советские спецслужбы с очень давних времен применяют один способ, который, независимо от усилий сохранить его в тайне, становится очень известным. Сначала прессе дается указание написать, что жертва совершила самоубийство, еще удобнее «выяснить», что она была убита политическим противником. То, что массовое убийство польских офицеров в Катыни было делом рук Советского Союза, бесспорно доказано уже в 1942 году. Тем временем в Нюрнберге русские прокуроры не забыли обвинить в этом массовом преступлении немцев, и до сегодняшнего дня историки, вероятно, не желающие читать официальные рапорты (особенно польские, американские, английские[251]и швейцарские документы) о катынской бойне, только лишь «выражали сомнения».

Когда мне доложили о визите «генерала Николаи», я сразу понял, что речь идет о бывшем руководителе немецкой военной разведки периода первой мировой войны полковнике Николаи. Я был уверен, что его уже нет в живых.

Однако он являлся не призраком, а живым человеком. Я еще до сих пор вижу его в голубом костюме, с белыми коротко подстриженными волосами и живым взглядом. Когда он сел, мое внимание привлекла одна деталь. У него были старомодные гетры, такие же, как когда-то носил мой отец… Мы беседовали об освобождении Муссолини.

— Я думаю, — сказал он, — что одной из трудностей, которые вы вынуждены были преодолеть до освобождения дуче, явилось обнаружение места его пребывания. Позволю себе заметить, что вас немного ввели в заблуждение.

Я признал, что мне действительно пришлось убеждать Гитлера по этому вопросу, так как ему подсунули ложную информацию.

— Случается получать и ошибочную информацию, — сказал он, улыбаясь, — но необходимо сделать так, чтобы она приходила не очень часто…

Я считал точно также, но, к сожалению, не понимал, что он имел в виду. Канарис еще не был разоблачен. Я объяснил генералу, к чему мы стремились во Фридентале: изобретательные операции спецподразделений, неожиданные, но в рамках военного права. Николаи, которому было тогда около семидесяти лет, внимательно выслушал эту лекцию, после чего заметил, что наши действия должны базироваться на абсолютно точной информации. К моему великому удивлению, он сказал, что был бы счастлив, если бы мог нам пригодиться. Когда я беседовал об этом с Шелленбергом, тот перекосился:

— Сразу видно, — сказал он, — что вы еще новичок. Николаи является очень важной персоной! Адмирал Канарис не переносит его, впрочем, как и рейхсфюрер. Он очень много знает о многих делах на Западе, а особенно на Востоке.

— Еще одна причина, — ответил я, — не отказываться от услуг такого человека. Можно воспользоваться его опытом.

— Его бывшие связи с Востоком в эпоху брестского мира вызывают определенные подозрения!

По моей просьбе генерал Николаи прочел для офицеров «Фриденталя» две или три лекции, призвав на помощь свои воспоминания (не без юмора) и свой опыт. Он высказал мнение о значении стратегической разведки (политической, экономической и психологической), а также о необходимости осуществления тактической разведки для каждой отдельной операции, которая в будущем может оказать влияние на главную стратегию. Эта разведка должна представлять из себя синтез разнообразной информации и осуществляться очень быстро и четко. Вполне понятно, что он считал разведку главной движущей силой современной войны. По мнению генерала, самой главной ценностью полученной информации является ее достоверность и понятность, однако разведданные могут быть использованы только в определенное время и на определенной территории. Использование неточных данных является более опасным, чем их отсутствие.

Николаи заметил, что неожиданный подвиг, возвращающий мыслям и воображению их место, потерянное во время великой всеобщей войны, находит огромный отзвук даже у неприятеля. Это совершенно новая форма ведения войны, до этого времени спорадически, только лишь временами изучавшаяся в генеральных штабах.

Я пожимаю плечами, когда читаю сегодня, что Николаи ценил Канариса. Он был слишком тактичен, чтобы лично бросить упрек адмиралу. Но во время одной из бесед он сказал мне: «Видите ли, Скорцени, офицер не служит режиму. Он служит родине, независимо от ее политического облика. Атака, совершенная на существующий режим во время войны, является явной изменой».

Для меня же это было до такой степени очевидным, что в январе 1944 года я не понимал, зачем Николаи так обращался ко мне. Заверяю, что у меня никогда не появилось впечатления, что он хотя бы немного симпатизировал коммунизму, как раз наоборот. Он был безукоризненным офицером «старой школы». Я всегда замечал прямолинейность его характера, особенно контрастную со скользким и неясным характером Канариса, а также ловкачеством Шелленберга. В «Мемуарах» (ненастоящих) Шелленберга, полностью перешедшего на службу к англичанам, можно прочитать, что «малая контора Николаи на Постдамерплац являлась одним из важнейших центров, работающих на советскую разведку», и это в 1943 году! Почему тогда генерала Николаи не арестовали?