Книга Испанцы Трех Миров - Всеволод Евгеньевич Багно

к изумительно им усвоенной французской речи»[472]. Упоминание родины поэта появляется на всем протяжении «Трофеев» только один раз, и то лишь ассоциативно, навеянное родным запахом далеких растений в терцетах сонета «Brise Marine»:

Ah! Je le reconnais. C’est de trois mille lieues

Qu’il vient, de l’Ouest, lá-bas oú les Antilles bleues

Se páment sous l’ardeur do l’astre occidental;

Et j’ai, de ce récif battu du flot, kymrique,

Respiré dans le vent qu’embauma l’air natal

La fleur jadis éclose au jardín d’Amérique[473].

Одним из центральных мотивов сборника является героика открытия Америки испанцами. Знаменательно при этом, что подлинными героями являются мореплаватели и землепроходцы: предок поэта, основатель города Cartagena de Indias, Педро де Эредиа, Хуан Понсе де Леон, Эрнандо Сото, Бартоломео де Эстрада[474]. Интерес Ж.-М. де Эредиа к этой теме был несомненен. В его личной библиотеке находилось 185 книг, относящихся к истории и культуре Америки, в том числе и испанские[475].

Глубокие познания Эредиа в испанской культуре[476] нашли отражение в цикле «Romancero», который включает «Le Serment de mains», «La Revanche de Diego Lainez», «Le Triomphe du Cid». Появление «испанских стихов» (выражение самого Ж.-М. де Эредиа) в составе сборника не было случайностью. На протяжении трех десятилетий, отделяющих выход в свет «Трофеев» от первых литературных опытов, поэт неоднократно обращался к испанским романсам. В 1860 году Эредиа привез с собой в Париж рукопись романса «Le Défi», имевшего подзаголовок «Imité du Romancero espagnol», написанного в том же 1860 году. Однако текст его не был опубликован и до сих нор не обнаружен. Неопубликованным остался и сонет, озаглавленный «Romancero», предназначавшийся для «Трофеев». Известно четыре редакции этого сонета, первый набросок которого был сделан на Кубе в том же 1860 году. Впрочем, тогда это был не сонет, а стихотворение, состоящее из 32 строк[477]. В период между 1861 и 1871 годами им был также осуществлен прозаический перевод 10 романсов о Сиде, скорее всего по изданию «Romancero del Cid» (Francoforto, 1828), которое отмечено в каталоге распродажи библиотеки Ж.-М. де Эредиа. (Кроме этой книги в его библиотеке был также экземпляр «Romancero general», изданного Л. Дураном.) Этот перевод является большой переводческой удачей Эредиа, в немалой степени обусловленной его двуязычием. В качестве примера можно привести поиск наиболее точного лексического эквивалента для слова «barraganes». «Non los fuertes barraganes del vueso ardid tan feroz» Эредиа переводит как «Non, les braves garcons(riband bragnards) d’une intrépodité aussi farouche». С. Зертик, специально занимавшийся испанской тематикой в творчестве Эредиа, утверждает, что ни один из двуязычных словарей, которыми мог пользоваться поэт, не помог бы ему в этом выборе. Кроме того, два последних синонима показывают, что Эредиа прекрасно ориентировался в том слое лексики (как испанского, так и французского языка), в котором он, в соответствии с подлинной стихией «Романсеро», производил отбор.

7

В цикле «Романсеро» наиболее отчетливо проступают тестилистическиеиязыковыеособенности франкоязычной поэзии Жозе-Мариа де Эредиа, которые выдают в нем двуязычного поэта. Леконт де Лиль утверждал, что французский язык никогда не достигал такого совершенства, какого он достиг в стихах Эредиа[478]. Тем более показательны те «уроки» французского языка и поэтики французского стиха, которые он давал своему ученику и другу в связи с этим циклом, заботясь, в частности, о «благозвучии» его стихов. Особого внимания заслуживают два факта. Эредиа сам просил Леконта де Лиля произвести редакторскую правку, посылая на его суд первый вариант романсов «Le Serment de mains» и «Le Triomphe de Cid»[479]. С другой стороны, не случайно, видимо, столь ценные советы мэтра его не менее знаменитому ученику в единственном известном письме такого рода[480] касаются не сонетов, а менее привычной для Эредиа формы.

Леконт де Лиль, с середины 1870-х гг. рассматривавший Эредиа как своего преемника, обращает внимание на недочеты самого разного рода — в эвфонии, ритме, лексике. Вот некоторые из них. Относительно строки «Diego Laynez ne peut plus toucher aux viandes» Леконт де Лиль заметил, что она «немыслима» по фонетическим соображениям. «Между Di-ego и vi-andes возникает колебание. Вы, очевидно, — продолжает Леконт де Лиль, — произносите (разрядка наша. — В.Б.) vi-andes[481], а мне представляется, что в этом заключается серьезная формальная ошибка»[482].

В следующую строку: «II ne dort plus depuis que son chef blanc branla» Леконт де Лиль снова вносит свои коррективы: 1) плохо фонетически; 2) branla не передает потрясения, получаемого живым человеком. Что касается строки «II pleure, il ne sort plus, tous ses amis l’ont fui», поэт находит выражение «II ne sort plus» слишком разговорным, обыденным, разрывающим общую тональность романса стилистическим диссонансом. Нет необходимости приводить остальные замечания, достаточно сказать, что все они без исключения были учтены Эредиа при подготовке окончательного варианта к печати. Между тем мало кому было известно, какой ценой Эредиа завоевал право считаться одним из лучших стилистов французского языка.

Эредиа был чрезвычайно требовательным к себе поэтом. Ближайшие друзья вспоминали, что отдельные сонеты он писал в течение нескольких месяцев; приходя к ним, он часто читал только одно четверостишие или даже одну строчку и просил их высказать свое мнение[483]. Этим же частично могли быть вызваны те два ограничения: форма сонета и (что касается метрического репертуара) александрийский стих[484], - которые столь заметны при анализе его творчества.

«Стилистическим ядром индивидуального поэтического стиля Ж.-М. де Эредиа являются сила и контрастность в описании изображаемых исторических событий, чувств, форм. Эти качества, с одной стороны, восходящие к его «испано-кубинскому» происхождению, а с другой — связанные с поэтическими идеалами парнасцев, проявлялись в четких очертаниях семантических контуров, в выборе «сильных» эпитетов, ярких, противопоставленных друг другу цветов. Предпочтение, отдаваемое поэтом, условно говоря, «героической» тематике, позволяло особенностям его стиля проявляться с наибольшей полнотой. Знаменательно, что Леконт де Лиль в уже цитированном письме к Эредиа советовал ему «не насиловать свою природу (sic!), украшать, расцвечивать, полностью раскрепощаться»[485]. Анатоль Франс, товарищ Эредиа по изданиям «Le Pamasse Contemporain», писал о нем: «Его прекрасные стихи несут в себе жар и благоухание тех мест, где прошло его детство, его родины, душу конкистадаров, потомком которых он является..»[486]. Ф. Брюнетьер считал цвет главным оружием Эредиа и характернейшей чертой его стиля[487].

Что касается вопросов собственно языка, то, разумеется, ни о какой широкой интерференции не может быть