Книга Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

Он сам хотел лечить ее на Гернси. Огюсту Вакери, который нежно о ней заботился, он писал: «Дорогой Огюст, передайте моей горячо любимой страдалице, что, если она не побоится совершить поездку по морю, Гернси примет ее с распростертыми объятиями. Ее чтица из Шофонтена[197] будет читать ей, сколько она пожелает; Жюли сможет писать под ее диктовку, а я сделаю все возможное, чтоб развлечь и рассеять ее. Весна поможет ей, и здоровье восстановится…» Он был полон добрых намерений: «Мои дорогие, любите меня все, так как я живу для вас и вами. Вы – моя жизнь, я и вдали от вас всегда с вами душой. Дорогая, любимая моя жена, как ласковы твои письма. Они, право, благоухают нежностью. Для меня твое письмо как цветок нашей лучезарной весны. О да, нам всем нужно соединиться. Крепко обнимаю вас…»

Тем временем сам Гюго трудился и творил. В 1866 году он опубликовал обширный роман «Труженики моря». Он любил гигантские здания, и ему хотелось рассматривать эту книгу как одну из глыб гигантского здания Anankè (судьбы, рока)… «Собор Парижской Богоматери» – anankè догматов; «Отверженные» – anankè законов; «Труженики моря» – anankè вещей, материи. Произведение отличалось большими достоинствами. Виктор Гюго вложил сюда все знания, накопившиеся во время его жизни на архипелаге, об океане, о кораблях, о моряках, о туманах, о морских чудовищах, о скалах и бурях. Гернсийские нравы, местный фольклор, дома, посещаемые «привидениями», своеобразный французский язык англонормандцев – все это придало роману остроту и новизну.

Лето 1859 года он провел на острове Серк, где в обществе Жюльетты и Шарля наблюдал, как моряки взбирались на вершину отвесного утеса, видел в скалах пещеры контрабандистов, присматривался к спруту, которому предстояло сыграть столь драматическую роль в его романе. Описания штормов и бурь в его записной книжке должны были послужить материалом для книги, которая сначала называлась «Моряк Жильят». Самоубийство Жильята в финале романа предвосхищалось в следующей записи: «Порт де Серк, 10 июня, одиннадцать часов утра. Человек проскользнул между скалами. Зажатый в самой узкой части расщелины, он не смог выбраться и был вынужден оставаться в ней до прилива, который всегда затоплял расщелину. Ужасная смерть». В течение всего своего пребывания на острове Гюго записывал сведения о катастрофах, в которых был повинен океан.

Если волны, скалы и морские чудовища были списаны в романе с натуры кистью великого художника, то действующие лица получились менее удачными. Некоторые из них словно сошли со страниц романов Дюма-отца или Эжена Сю, были среди них и опереточные контрабандисты, и мелодраматические злодеи; что касается главных героев – Жильята и Дерюшетты, то они порождены своеобразной фантазией самого автора. Дерюшетта, юная невеста, идеальная и бессознательно жестокая девушка, Адель до измены, Адель, еще не ставшая Аделью, наивная мечта, не перестававшая занимать его воображение. Жильят – благородная натура, подвергшаяся ударам рока, еще один призрак, тревоживший воображение Гюго. Со времени мансарды на улице Драгон он не переставал порождать своих униженных или протестующих героев. В итоге благодаря сочетанию гениальности и наивности книга оказалась новой, захватывающей и должна была иметь успех.

Гюго не спешил издавать ее, он хотел тотчас же приняться за другой роман: «Мне осталось прожить немного лет, а я должен еще написать или закончить несколько больших книг…»

Но Лакруа, наживший состояние на «Отверженных», был настороже. Его настойчивость восторжествовала. Бывает такой поток неудержимого красноречия, хвалебного и молящего, перед которым не устоит ни один писатель. Гюго уступил и продал Лакруа две готовые книги: «Песни улиц и лесов» и «Труженики моря» за сто двадцать тысяч франков. Тотчас же два издателя газет – Мило́ («Ле Пти Журналь» и «Ле Солей») и Вильмесан («Эвенман») – попросили разрешения напечатать роман фельетонами. Мило предложил пятьсот тысяч франков, прибегнув притом к воздействию на чувства: «Предоставив человеку, купившему за десять сантимов газету, возможность прочесть главу вашего романа, вы окажете большое благо народу; ваша книга станет общедоступной. Каждый сможет ее прочитать. Мать семейства, и рабочий в городе, и крестьянин в деревне смогут, не отнимая куска хлеба у своих детей, не лишая стариков-родителей вязанки дров, дать окружающим свет, утешение и отдых, которое принесет им чтение вашего замечательного романа…»

Гюго отказал: «Свои доводы я нахожу в совести литератора. Именно совесть, как бы я об этом ни сожалел, обязывает меня стыдливо отвергнуть полмиллиона франков. Нет, „Труженики моря“ должны быть напечатаны только отдельной книгой…»

Роман был издан отдельной книгой. Франсуа-Виктор Гюго – отцу: «Ты пользуешься огромным, всеобщим успехом. Никогда я не видел такого единодушия. Превзойден даже успех „Отверженных“. На этот раз властитель дум нашел достойного читателя. Тебя поняли, этим все сказано. Ибо понять такое произведение – это значит проникнуться чувством восторга. Твое имя мелькает во всех газетах, на всех стенах, во всех витринах, оно у всех на устах…»

Благодаря Гюго спрут вошел в моду. Ученые, к которым обратились журналисты, не считали его опасным. Этот спор способствовал успеху книги. Модистки выпустили новый фасон шляпы «спрут», предназначенный для «тружениц моря», иначе говоря, для элегантных дамочек, которые ездили на морские купания в Дьепп и в Трувиль. Рестораны предлагали «спрут по-коммерчески». Водолазы выставили живого спрута в аквариуме, в доме Домеда на Елисейских Полях. Госпожа Гюго писала из Парижа своей сестре Жюли Шене: «Все здесь уподобляется спруту. Почему мой муж, увы, для моего сердца остается гернсийским спрутом?»

Газета «Солей», перепечатывавшая роман фельетонами, благодаря этому увеличила свой тираж с двадцати восьми тысяч до восьмидесяти тысяч экземпляров, хотя роман уже был издан до этого отдельной книгой. Пресса осмелилась выразить свое восхищение романом. Он не возбуждал политических споров. Человек в нем боролся лишь со стихией. «Здесь, – писал молодой критик Эмиль Золя, – поэт дал волю своему воображению и своему сердцу. Он больше не проповедует, он больше не спорит… Мы присутствуем при грандиозном сновидении могучего мыслителя, который сталкивает человека с бесконечностью. Но достаточно одного вздоха, чтобы сразить человека, одного легкого дыхания розовых уст…» Золя ясно определил, какой мыслью был увлечен автор. «Я хотел прославить труд, – писал Гюго, – человеческую волю, преданность, то, что делает человека великим. Я хотел показать, что более неумолимым, чем бездна, является сердце и что если удается избегнуть опасностей моря, то невозможно избегнуть опасностей женщины…»

Госпожа Гюго писала своему мужу об этой книге в гиперболических выражениях, украшенных эпитетами, достойными пера Жюльетты, за что она удостоилась его похвалы: «Чудесная страница… У тебя высокий ум и благородное сердце. Любимая, я счастлив, что нравлюсь тебе как писатель».

Адель часто говорила о приближающейся смерти и думала о ней с душевным спокойствием. «Только грустно, – признавалась она, – что я так поздно поняла и оценила великие произведения, грустно умирать, когда пришла зрелость ума».