Книга Мистические культы Средневековья и Ренессанса - Владимир Ткаченко-Гильдебрандт

Но не стоит обманываться: как бы они плохо не назывались, эти фигуры не существуют вовсе. Опровержение филологического заблуждения никак недостаточно, чтобы отмыть орден Храма от укоризны, произведя их и почитая. К ним нужно присмотреться ближе: необходимо знать находятся ли их атрибуты, их символические знаки и сцены, их сопровождающие, в гармонии или в противоречии с доктриной Тамплиеров, такой, какой мы ее вывели из их показаний.

На одной из узких сторон тосканской шкатулки фигурирует ребенок, голова и руки которого свисают в объятиях смерти: два человека заняты омовением трупа, наполовину погруженного в чан. Другая сторона изображает этот труп на костре, охваченный пламенем. Один из присутствующих отворачивает голову, закрывая ее рукой жестом жалости или ужаса. Фон Гаммер не пожелал понять этот барельеф, тем не менее, очень ясный. Он видел в нем персонаж, посвящаемый в офитические мистерии, Адамита-кочегара, готовящегося к постыдным вожделениям[1096]. И все же сомнение кажется неразрешимым. Его тело явно изображено мертвым: голова запрокинута, повисшие руки и ноги, – все на это указывает, и подтверждает еще данную интерпретацию скульптура с противоположной стороны, отображающая очищение трупа.

Что касается шкатулки из Эссаруа, то мы замечаем на одной из ее малых сторон персонажа, одетого в иератические облачения и привлекающего к себе двух маленьких детей, один из которых стоит на крокодиле. Крылатый гений поднимает над головой другого ребенка корону и несет в своей левой руке позвоночный хребет, освобожденный от плоти. Последний персонаж протягивает верховному жрецу топор и держит в своей другой руке инструмент, который фон Гаммер считает дышлом, символом исполнительной власти. С противоположной стороны шкатулки изображен в одном из углов телец, коего жрец, кажется, держит за рога; центр занимает большая пылающая емкость, где будто бы выпекаются круглые хлеба; нагая фигура с глазами, остановившимися на емкости, по-видимому, роняет слезы.

Господин фон Гаммер не уделяет никакого внимания этой фигуре. В круглых хлебах, помещенных посреди печи, он видит поначалу гостии, которые еретики истребляют в огне после их похищения, в соответствии с обвинением, содержащимся в булле, цитируемой нами выше и провозглашенной папой Григорием IX против ереси Стадингиан. Двумя строками дальше[1097] он заявляет о признании здесь «евхаристии Гностиков Средневековья». Необходимо выбирать, поскольку обе интерпретации противоречат друг другу. Если рассматриваемый барельеф изображает выпечку хлебов, предназначенных для причастия Гностиков, то он не обозначает осквернения и уничтожения гостий, похищенных у католиков.

Не притязая ничего утверждать, нам представляется трудно не сделать сопоставления между сценами, изображенными на двух узких сторонах тосканской шкатулки и теми, которые вырезаны на подобных же сторонах ее аналога. Заклание и сожжение ребенка кажутся хорошо представленными на первой, а изготовление гостий из крови и пепла жертвы – на второй. Если эта интерпретация правдоподобна, то представляет собой единственное основание для обвинений, выдвинутых церковными писателями, которые мы приводили в предыдущих главах[1098]. Но являются ли эти обличительные скульптуры произведением Тамплиеров, о чем думали господа фон Гаммер и Миньяр? Являются ли они, по крайней мере, произведением секты, от которой воинство Храма усвоило философские и религиозные принципы? Вот вопрос, и каким бы он сложным ни казался, мы увидим сейчас, что он не предстает абсолютно неразрешимым.

Продолжим в данное время описание шкатулок, и что мы уже знаем об их четырех сторонах.

На одной из больших сторон шкатулки из Эссаруа в одном из углов замечается статуя, возвышающаяся на постаменте. Это андрогинная фигура с длинной бородой и свисающими женскими грудями, подобная изображению на крышке шкатулки, но, в отличие от него, имеющая очень выразительные мужские половые части, которой, кажется, поклоняются два персонажа в виде собаки и кота: один из них даже касается гениталий статуи рукой. В противоположном углу изображается постыдная сцена с двумя персонажами, в которой иерофант с головой, увенчанной зубчатой короной, является главным действующим лицом. «Его рука, – говорит фон Гаммер, – занята безобразием, результат которого вроде бы падает на землю»[1099]. Рядом с этой группой находится нагая фигура, сидящая верхом на спине молодого тельца, приподнимающего своих задних ногах. Противоположная большая сторона той же самой шкатулки аналогично представляет две различные сцены: нагой мужчина, удерживаемый на открытой печи другими равно обнаженными персонажами, тогда как с другой стороны, – две плохо одетые фигуры, как и их соседи, омывают и очищают мертвого тельца; второй телец или скорее юный бычок, поскольку уже видны рога у животного, схвачен последним персонажем, держащим его в своих руках.

Вот то, что касается больших сторон бургундской шкатулки; перейдем теперь к рассмотрению тосканского артефакта. Здесь четко виден телец или бычок, играющий главную роль. Одна из сторон показывает животное, поставленное на алтарь и окруженное почитателями: все в состоянии полной наготы. Двое из них коленопреклоненные; третий подносит богу корону; последний держит в одной руке свиток, на котором нарисована птица, а в другой крест-анх – истинный гностический ключ и символ божественной жизни, по словам фон Гаммера[1100]. На другой стороне основным мотивом служит жертвоприношение животного, являющегося либо бычком, либо скорее буйволом, судя по форме рогов. Животное, стоящее на своих задних ногах, находится в руках приносящего жертву, зажавшего его между своих ног и перерезающего ему горло, поднимая рогатую голову к небу: струя крови сочится из горла животного и собирается в вазу. Вверху над его головой скульптор изобразил картуш, содержащий арабскую надпись, где фон Гаммер видит усеченное воспроизведение надписи, выгравированной на шкатулке из Эссаруа.

Те, кто знакомы с памятниками митраизма, несомненно, признают аналогию, существующую между этой последней фигурой и несколькими из изображений, описанных господином Феликсом Лажаром (Félix Lajard) и представляющих Митру, своими руками приносящего в жертву тельца, который всегда с головой, задранной к небу: положение, выражающее совершаемое заклание великим богам[1101]. Они знают, что, согласно митраистской доктрине, самое достойное жертвоприношение Ормузду было заклание жизни. Это и есть в действительности жертвоприношение жизни, которую на нескольких памятниках, интерпретированных Лажаром, Митра приносит в жертву верховному богу под символом тельца, животного, чье имя gueie имеет двойной смысл жизни и тельца.