Книга Несокрушимые - Игорь Лощилов

— Это как?

Салтыков прищурил больной глаз и склонил голову на бок, что всегда делал в минуты крайнего мысленного напряжения.

— Совсем людишки обнаглели, разве бывает так, чтоб властей не слушали и наверх плевали? Вот мы им охоту и отобьём.

— Ты что удумал, говори прямо.

— Ослятию должны стрельцы сопровождать и по ходу стоять рядами, чтоб путь чистить. Твоя милость стрельцов из Москвы повывела, так ты немцев выстави, они порядок любят, хоть в последнее время и слишком нервенные...

— Темнишь ты, боярин, — не выдержал Гонсевский, — толком говори.

— Да уж куда яснее. Затешем в толпу своих людишек для задира, немчура осердится и... А мы под шумок особенных заводил и смутьянов своими силами причешем, у меня на них давно список заготовлен.

Гонсевский окинул Салтыкова презрительным взглядом. Предложить избиение своего народа во время церковного торжества — до этого не смог бы додуматься даже он, не имеющий моральных запретов. Покачал головой.

— Это дело опасное, людей можно так озлить, что после никакого удержа не будет.

— Они на немцев спокон веков злятся, пущай... Только стадо без водырей на что годится? А все водыри у нас вот где будут! — он выкинул свой маленький сухой кулачок.

Гонсевский обещал подумать, сразу на такое решиться не мог.

— Думай, думай, — согласился Салтыков, — только не долго, нужно пушки расставить и с войсками по-хитрому распорядиться. Время не ждёт, либо мы их, либо они нас.

Пан в конце концов согласился. Условились всё держать в строжайшей тайне и до последнего часа никому ничего не говорить. Но как ни таись, такое разве удержишь, тем более, что в окружении Салтыкова у князя Воротынского был свой человек. Через него, хотя и в самый последний момент, известились о задуманном злодействе. Сил у москвичей для отпора имелось достаточно, от Ляпунова тайными путями в город прибыли воеводы Дмитрий Пожарский, Иван Бутурлин, Иван Колтовский, за каждым не одна сотня людей, только вот для их сбора времени не имелось. Тогда Воротынский решил так: если собрать нельзя, то оповестить можно. И, как волны от брошенного камня, покатилось во все стороны княжеское остережение.

Утро 17 марта начиналось, как задумывал Салтыков. Ради исполнения положенного действа Гермогена привезли в собор, который был заполнен празднично одетой московской знатью. За неимением царя его роль возложили на князя Гундурова. Всё шло по заведённому чину, под звон колоколов и торжественные песнопения патриарх вышел из Спасских ворот и остановился удивлённый — площадь была пуста! Никого, кроме унылых рядов немцев и пушек с зажжёнными фитилями. В немом одиночестве Гермоген проехал к Покровскому собору и, не совершив службы, вернулся обратно. Так же пусты были в этот день и все московские улицы. Салтыков не мог сдержать досады и при встрече с польскими начальниками говорил одно и то же: «Нынче вы Москву не били, так скоро она вас изобьёт».

Антипу вышло добраться до Москвы как раз в этот день. Он шёл по притихшим улицам и удивлялся: что случилось с обычно оживлённым городом и его всегда куда-то спешащими жителями? Вот и Троицкое подворье. Сколько раз в своих мечтах он представлял встречу с женой и сыном, теперь, когда мечты вот-вот превратятся в явь, почувствовал беспокойство — всё ли с ними в порядке? Прошло полтора года, там, в дальней стороне, казалось, что здесь остановилось время и оно продолжит свой ход лишь с его возвращением. Но нет, на каждом шагу являлись приметы того, что жизнь шла и, значит, могла обернуться для дорогих людей не только добром. Он помолился при входе и пошёл отыскивать своих. Громко объявлять о себе не хотелось, о Палицыне ходили разные слухи и до исполнения поручения Горчакова тому незачем знать о появлении человека из Смоленска. К счастью, подворье жило прежней безалаберной жизнью и на новопришельцев здесь не обращали внимания.

Дуня сидела в углу комнаты и что-то шила, возле её ног ползал розовощёкий малыш. Увидев Антипа, она вздрогнула и выронила шитье, так и осталась, не в силах ни подняться, ни произнести слова. Зато сын издал громкий басовитый крик. Антип бросился навстречу, поднял обоих. О, этот знакомый запах родного тела! Он вызвал целый ворох воспоминаний о счастливых днях и забытом домашнем уюте. А вот и неведомый доселе маленький живой комочек, частица его плоти, новое продолжение жизни.

— Как назвала?

— Ананием, — сказала она как нечто само собой разумеющееся, и Антип благодарно притянул её к себе. Вот кто теперь будет постоянно напоминать о его молчаливом друге. Как же обкрадывают себя люди, приносящие тихое семейное счастье в жертву обоюдному злу! Украшать землю, любить и растить детей — не есть ли в том главное предназначение человеческого рода? «Наслаждайся жизнью с женой: которую любишь во все дни суетной жизни твоей, потому что это — твоя доля» — так говорил мудрый Екклесиаст, но тогда зачем мятутся народы? Эти слова из Священного писания уже многие века так и оставались без ответа.

Ананий выложил подарки, Дуня сразу бросилась к сапожкам, заохала.

— Из Парижу, — со знанием объявил он, и та вскричала от восторга, хотя впервые слышала это название и даже не знала, что это такое. Примерила, бросилась с радостными объятьями, ну да бабе любая красота впору.

Они проговорили всю ночь, и её не хватило, чтобы рассказать о проведённом врозь времени.

— Ты ведь больше никуда не уедешь? — тревожилась Дуня.

— Не уеду и тебя не отпущу, — Антип крепко прижал к себе жену.

А на утро собрался уходить. Есть одно дело, объяснил он. Дуня покорно вздохнула, жизнь продолжалась.

Князя Воротынского сыскать было нетрудно, человека из Смоленска к нему пропустили без всякой задержки. Антип передал бумаги Горчакова и рассказал про тамошние дела. Князь слушал вполуха, что-то его тревожило.

— Даст Бог, скоро всё изменится, только продержались бы смоленские, недолго уж, — перекрестился он.

Антип понимал, что князя ждут неотложные дела, но всё-таки решился спросить об Иване Салтыкове.

— Отец послал его в Новгород, приводить к присяге на имя королевича. А зачем он тебе?

Антип объяснил.

— Яблочко от яблони недалеко падает, — покачал головой Воротынский, — весь их зловредный род надо бы с нашей земли выкорчевать. Ничего, придёт время, — и повторил снова: — недолго уж...

Антип поначалу не обратил внимания на его загадочные слова, он был раздосадован неожиданным осложнением: отсутствие молодого пакостника мешало исполнить клятву, данную умирающему Горчакову. Что делать? Не ехать же за ним в Новгород, тем паче только что обещал Дуне не покидать её более. Потом поразмыслил: ежели делаются кому заговоры над носильными вещами, то так же можно и отговорить. Надобно только достать что-либо принадлежащее Ивану. И после этаких раздумий очутился он перед домом Салтыковых на Лубянке. Сам хозяин за дальностью бывал теперь здесь редко, в Кремле под боком у Гонсевского у него имелись другие хоромы, в которых когда-то жил Годунов. Нет хозяина, нет и сильной сторожи, Антип без труда проник на боярский двор. Осмотревшись, направился к портомойне в надежде, что там удастся с кем-нибудь сговориться насчёт белья молодого хозяина. И надо ж такому случиться, что на подходе столкнулся нос к носу с дворским. Тот оглядел незнакомца и строго спросил — куда? Антип ответил первое, что пришло в голову: просила-де боярыня на сынка погадать, так надобна какая-либо вещь от него. Ответ, похоже, не развеял подозрительности дворского. «Пойдём!» — приказал он и потащил Антипа за собой. Вскоре они предстали перед боярыней, она сразу узнала чародея и не скрывала радости — видимо, уверовала в его защитную силу.