Книга Генерал Алексеев - Василий Цветков

Со всей тщательностью Алексеев записывал все, даже самые малые выплаты. До последней копейки, как профессиональный прилежный бухгалтер, он учитывал все приходно-расходные операции. Записная книжка генерала зафиксировала 15 812 302 рубля и 71 копейку (с 10 февраля по 23 августа 1918 г.). «Легко понять, — вспоминал Л. Суворин, — каким сплошным страданием была работа М.В. Алексеева над созданием для России армии, ежеминутно могущей потерять дыхание под самыми его руками из-за недостатка денег, и денег ничтожных для огромной страны».

И пока небогатая «казна» Добровольческой армии находилась у генерала, можно было быть спокойным за надежность состояния белой «кассы». «Вся наша казна, — вспоминал Богданов, — около 11 миллионов (на время “Ледяного” похода. — В.Ц.) была у генерала Алексеева. Я брал деньги в меру необходимости под отчет. Вот эти-то выдачи и значатся в опубликованной в пятом номере “Архива русской революции” записной книжке генерала Алексеева. Я раскладывал деньги, согласно данной мне генералом Алексеевым инструкции, оплачивая ежемесячно жалование войсковым частям… но ведомостям, и выдавал интендантству деньги для оплаты продуктов и фуража. Ежемесячный отчет с оправдательными документами передавался генералу Алексееву».

Надо сказать, что в финансовых делах генерал проявлял не только великолепную тщательность и четкость, но и поразительную для времени Русской Смуты щепетильность и порядочность. Михаил Васильевич отнюдь не стремился воспользоваться военным положением и действовать с деньгами, как говорится, «но законам военного времени». Даже после падения власти Временного правительства он стремился действовать с максимально возможной легальностью. Богданов отмечал в своих воспоминаниях, что «ресурсы армии были очень незначительны. Обещания из Москвы от торгово-промышленных кругов поддержать наше дело реализовывались плохо. Во время моего заведывания финансовым отделом (с 23 января по 18 июня 1918 г. — В.Ц.) поступило что-то около 300 тысяч, а с ранее поступившими общая сумма не достигала и одного миллиона. Некоторую сумму, также около 300 тысяч, добыл председатель Союза земельных собственников Николай Николаевич Львов, с учетом векселей членов Союза в ростовских банках. Гораздо больше дала подписка в самом Ростове, которую организовал В.Ф. Зеелер. Подписано и обещано было около десяти миллионов; правда, по причине ухода из Ростова, Добровольческой армией было получено не больше трех миллионов.

Добровольческая армия стремилась сохранить легальный способ пользования государственными средствами, поэтому даже не поднимался вопрос о взятии наличных государственных средств из отделения Государственного банка или казначейства. Исходя из непризнания октябрьского большевистского переворота, а тем самым — признания органов власти Временного правительства, Добровольческая армия могла расходовать государственные средства лишь по распоряжению агентов Временного правительства, причем в размерах, в которых они могли быть отпущены. Легальным титулом при этом служило распоряжение одного из товарищей министра Временного правительства — выдать тридцать миллионов из государственных средств Донской области на вооруженную борьбу с большевиками. Половина этой суммы должна была быть получена Донским правительством, половина — Добровольческой армией. Все выдачи производились по приказу Донского атамана распоряжением Управляющего Казенной палатой… как официального представителя Временного правительства…»

Современный авторитетный исследователь Белого движения С.В. Карпенко правомерно замечал: «Очевидно, что за годы возглавления Ставки, когда он распоряжался огромными людскими, материальными и финансовыми ресурсами, Алексеев приучился соизмерять потребности воюющей армии с экономическими возможностями тыла. И теперь он прекрасно сознавал, насколько важно сохранять баланс между снабжением армии и обеспечением приемлемого жизненного уровня населения в тылу, насколько опасно разорять тыл ради фронта — это неминуемо приведет к экономической катастрофе, росту большевизма, социальному взрыву и, в конечном итоге, бумерангом ударит но армии — попросту развалит ее. Похоже, он был одним из немногих высших офицеров (и это выгодно отличало его от других основателей Добровольческой армии), кто извлек какие-то уроки из российского экономического кризиса 1915—1917 гг.

И тем более замечательным, особенно с учетом итогов “похода на Москву” его преемников, представляется следующее: на фоне всеобщей уверенности, что большевики продержатся у власти “две подели”, Алексеев в конце 1917 г. хорошо понимал важность “экономического освобождения” России от большевизма, экономической победы над ним, которая должна если не предшествовать, то, во всяком случае, сопутствовать победе военной»{118}.

К сожалению, далеко не все ответственные в то время политики и. военные признавали правоту генерала, В частной переписке с Алексеевым откровенно прогерманские суждения выражал Милюков, выезжавший в мае 1918 г. из Ростова в Новочеркасск для встречи с Красновым, и затем в Киев. Член Совета общественных деятелей и Донского гражданского совета, он в течение мая — июня написал несколько писем Алексееву. Ответы генерала на них представляют собой весьма показательную характеристику основных направлений формирующегося политического курса Белого движения.

Год спустя после отставки с поста Главковерха и вступления в Совет общественных деятелей отношение Алексеева к политике и к политикам стало меняться. Он все более и более убеждался, что пренебрежение политическим характером Гражданской войны недопустимо и контакты с авторитетными политиками не менее важны, чем снабжение армии боеприпасами и продовольствием. Близки к командованию Добрармии были представители кадетской партии. Лисовой отмечал, что «одной из наиболее ярких фигур на фоне съехавшихся общественных и политических деятелей был, несомненно, Милюков. К словам лидера кадетов генерал М.В. Алексеев прислушивался с особенным вниманием и, безусловно, разделял многие из его взглядов (но далеко не все, как будет показано далее. — В.Ц.) — вообще это были два видных государственных деятеля, умевших с полуслова понимать друг друга. Первый — знаменитый профессор и первоклассная политическая величина, человек глубокой эрудиции, искусившийся на протяжении всей своей жизни во всех тонкостях политических вопросов.

Второй — тоже профессор, не столь знаменитый, но довольно известный в военных кругах, начавший политическую деятельность почти на закате дней своих, но благодаря какому-то особенному чутью сразу же выдвинувшийся в первые ряды профессионалов-политиков. Государственная прозорливость, которой он был богато наделен от природы, позволяла ему глубоко заглядывать вдаль, делать заранее известные выводы, приходить к известным убеждениям и уже ни на йоту не изменять им». Несомненно, в отношении Алексеева к Милюкову не было той неприязни, которую подчас испытывал генерал к Гучкову, Родзянко и тем более к Керенскому. Однако считать Алексеева последовательным сторонником кадетской программы — неверно.

В первом письме, отправленном из Ростова 3 мая, Милюков оптимистично высказывался, что расчеты Алексеева на то, что «всероссийская обстановка радикально изменится в сторону, благоприятную для идеи Добровольческой армии», подтверждаются не только начавшимися казачьими восстаниями, но и настроениями в Центральной России («…большевики изжили себя. За отсутствием внешней силы, которая бы их ликвидировала, они начали ликвидироваться изнутри»). Считая, что Добрармии ни в коем случае не следует «распускаться», Милюков обосновывал необходимость ее подготовки к антибольшевистскому «перевороту» в Москве и заключению соглашений с Доном и Украиной, правда, лишь тогда, когда выяснится, что атаман Краснов и гетман Скоропадский «работают не на немцев, а имеют собственные цели». Будучи, как писал Милюков, «частью армии Донской области», Добрармия сохранится как «внушительная военная сила», нужная и для «общерусских, и для местных интересов». В ответном письме от 10 мая (из станицы Мечетинской) Алексеев прежде всего приветствовал и благодарил Милюкова за то, что он стал одним из тех немногих политиков и общественных деятелей, которым «Добрармия близка».