Книга Медный король - Марина и Сергей Дяченко

Слева от Агля один мастеровой пересказывал другому ужасные слухи: он не знает жалости, он пожирает врагов и пишет на их коже историю своих подвигов. Он гекса, не человек и не зверь. Он испепеляет взглядом. Близок конец мира, никто не устоит перед ним, даже Империя. Надо бежать, искать тихий уголок, куда он еще не скоро доберется…

Агль прерывисто вздохнул. Его книги, его магазинчик! Его вид на жительство с двумя печатями! А ведь судьба предупреждала его: в первый раз явившись в Мирте, он из-за глупой случайности потерял мальчишку-переписчика, который один стоил десятка грамотных рабов. Мальчишка оказался гекса… Он тоже гекса. Трагическое совпадение; судьба дала Аглю время, чтобы опомниться, а потом прихлопнула окончательно.

На открытом месте капитан велел поставить парус. Кораблик тащился, отставая от других судов, но все-таки шел, и море было спокойно. Пассажиры начали громко разговаривать, начали даже смеяться, надрывно, нервно; они потеряли все, но они живы, они вырвались из Мирте в последний, может быть, момент, судьба подыграет им и поможет благополучно добраться до берега…

И вдруг, как по команде, все голоса смолкли. Агль оглянулся. Из утреннего тумана медленно проступали очертания черного корабля. На его носу темнел, как разинутая пасть, раструб широкой изогнутой трубы. Черное облако дыма путалось в черных снастях.

– Полный! – в отчаянии завопил капитан. – Весла на воду! Гребите все, если хотите жить!

Вспенивая море веслами, «Сытая печорка» рвалась вслед остальным беглецам. Пестрый поток уходящих из Мирте судов тек перед носом черного корабля, а тот стоял неподвижно, пятная дымом утреннее небо.

– Всемогущий Император, – сказал Агль вслух, позабыв приличия. – Всемилостивейшие боги, сколько вас есть! В чем я виноват, за что мне такая судьба?! Пусть он не убивает нас, мы ни в чем не виноваты! Пусть он не убивает!

* * *

Развияр опустил подзорную трубу. Корабли-беглецы протекали мимо. Все, кто годами выпрашивал право жить в благословенном Мирте, теперь отреклись от этого права – в одночасье.

– Подарок спрашивает, можно ли ему выйти, – сказал Лукс.

Развияр молча наклонил голову.

Со времени боя прошло трое суток. Мертвых предали морю, сожженные корабли оставили дрейфовать по воле ветра и течений, пугать путешественников и рыбаков, пока развалины не пойдут ко дну или не будут выброшены на берег. Раненых отправили в Фер на тех судах, что сохранили ход, но не годились для новой битвы. Глен, бывший раб, бывший шпион, а теперь всеми уважаемый лекарь, спасал теперь от смерти изрубленных мечами, исколотых стрелами, полузадохнувшихся в дыму людей.

Все это время Подарок сидел в каюте под строгим надзором. Сперва он злился, кричал и требовал его выпустить, в гневе кромсал своими мечами подушки и обивку стен. Позже, когда начался бой, когда завибрировал корпус «Крыламы» от огненной работы в трюме и донеслись снаружи первые вопли – Подарок присмирел.

Он сидел очень смирно, когда бой закончился. Он не видел ни горящих кораблей, ни летящих за борт тел. Вернувшись со встречи с под-адмиралом, Развияр спустился в каюту к мальчику, и, встретившись с ним глазами, Подарок отшатнулся.

На одежде Развияра не было ни капли крови. Он вымылся и переоделся, отправляясь на встречу с Галагаром. Его волосы, приглаженные гребнем, спокойно и ровно обрамляли лицо. Но Подарок смотрел с ужасом, и Развияру вспомнился затравленный взгляд под-адмирала.

Он обнял мальчишку почти насильно. Привлек к себе. Ему нужно было ощущать теплое и живое, способное пугаться и радоваться. Почти час он не выпускал Подарка из рук, держал его, гладя по мохнатой спине, по светлым волнистым волосам, слушая перепуганный стук сердца. Этот мальчик жив и цел, жив, цел и любим; обнимая Подарка, Развияр понемногу возвращался в себя, становясь почти таким, как раньше.

Каким он был до первой жертвы? Кем он был?

Он помнил каждую минуту своей жизни, и заново мог пережить ее, и по незаметным черточкам воссоздать мысли и чувства всех людей, с которыми его сталкивала судьба, и понять истинный смысл их слов и решений. «Хочешь – убежим? Я такой же раб, как ты. Ночью уйдем через горы. Хочешь?» «Ты… не говорит так. Не ври. Нельзя уйти через горы! Только по дороге, а там патрули…» «Я бегаю быстрее…»

Он видел белую скатерть в красных пятнах. Пустой обеденный стол, на котором мгновение назад лежал его умирающий сын. Последняя жертва Медному королю. И обрушившееся горе, и осознание, новое осознание себя и жизни вокруг. И море с кораблями, будто чаша фонтана с плывущими ореховыми скорлупками. И понимание, ясное, как чистый клинок: теперь он совсем большой.

Он ясно понимал, что собой представляет, и что сделал, и что сделает еще; он видел мир в красках, звуках, он ощущал чужие помыслы, как слепой ощущает неровность пола подошвами босых ног. Еще один шаг – и он поймет, узнает доподлинно, что такое Медный король, и в чем смысл каждого человеческого рождения, и каким богам следует молиться. Что находится там, за кругом человеческого зрения, и дальше – за кругом скудного воображения, и еще дальше, где хранится, покоится на Медном троне суть вещей.

Суть вещей.

Понимание жгло и делало счастливым. Развияр обнимал Подарка; ему казалось, что он обнимает Имиля, теплого и живого. «Для настоящего мужчины единственный праздник – война»…

Его сын оказался первым человеком, которого Развияр отдал Медному королю. Он знал, что такое возможно, он давно знал, еще с той ночи, когда над ним простерлась рука властелина, и дрожащий шепот – сколько в нем было алчности, неутоленный страсти, нетерпения! – прошелестел в темноте: «Медный король, Медный король…»

«Для настоящего мужчины единственный праздник – война». Да что он знал, несчастный мальчишка-пастух, что он видел, прежде чем вопреки приказу схватить нож и ринуться в битву?!

Никто из приносивших жертвы не прошел этот путь до конца. Развияр сознавал это так же четко, как видел когда-то прожилки травинок; в конце пути – совершенная свобода и совершенное понимание. Никому не удалось добраться до Медного трона – нечем становилось жертвовать. Они сходили с ума, потому что трон был рядом – руку протяни. Они умирали, потому что жертвовать было нечем. И Гэйл, великий музыкант, умер, так и не став совершенным.

Другое дело – Развияр.

Он содрогнулся от этой мысли. Ощущение свободы и могущества, принесенное жертвой, понемногу блекло. В душе шевельнулось первое смутное беспокойство.

– Нет-нет-нет, – пробормотал он вслух. Подарок давно уже спал на его руках – спал, содрогаясь и бормоча во сне.

Сколько жертв осталось до Медного трона? Одна? Две? Но если я достигну такого понимания… И такой власти – не над людьми, а над самой сутью вещей…

Самообман, сказал он себе. Чудовищный самообман.

Он сидел, обнимая спящего мальчика, будто желая найти в нем спасение, когда пришла Яска. Уселась напротив, гипнотизируя неподвижными сухими глазами: