Книга Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Когда Уилл наконец втолковал ей, чего они хотят, старуха зашла в дом и вернулась с оловянным черпаком. Пусть, дескать, сами себе зачерпнут воды, сколько надо.

Они долго сидели на скамейке возле старухиного колодца, наслаждаясь отдыхом от дороги и жары. Уилл спустил бадью в колодец, наполнил черпак и протянул Элеоноре. Она пила, изящно изогнув шею, вытянув губы навстречу поцелую холодного металла черпака, и когда она подняла глаза на мужа, ее глаза, бывшие в последнее время такими холодными, что он опасался, как бы они не превратились в ледяные бусины, сделались влажными и теплыми. Элеонора передала ему черпак, их руки встретились. Ветер шуршал листвой. Все отодвинулось куда-то далеко от них. Уилл пил, не расставаясь взглядом с Элеонорой.

– Как ты думаешь, садовник не забывал подрезать мои розы возле кухни? – спросила она, и голос ее пресекся.

Они прямиком направились на вокзал, и Уилл приобрел еще один билет в дополнение к тому, что он вот уже полторы недели хранил в своем бумажнике. Они договорились сделать на день остановку в Чикаго, купить одежду для Элеоноры и необходимые вещи для Уилла – по крайней мере, нижнее белье, носки и рубашки. Ближайший поезд отправлялся в восемь, но оба они слишком устали после столь затяжной прогулки и не хотели никуда идти. Они устроились на скамейке возле зала ожидания на вокзале Мичиганской Центральной. До поезда оставалось еще два часа.

На вокзале почти никого не было, весь город развлекался либо на семейных вечеринках, либо на площадке у Санатория в ожидании ночных увеселений. Элеонора сидела рядом с Уиллом, погрузившись в свои мысли. Уилл обнаружил, что у него тоже нет темы для разговора, но ему было приятно просто вот так находиться рядом с ней. Спустя какое-то время он ощутил какое-то странное чувство, которого он был столь долго лишен, что даже не сразу его распознал. Это ощущение сосредоточилось в области желудка, внутри что-то то сжималось, то отпускало, как будто у него в кишках жила своей жизнью некая пасть, открывавшаяся и смыкавшаяся, ловя пустоту. Прошла минута, прежде чем Уилл осознал, что это означает.

Он поднял глаза к небу, скользнул взглядом по верхушкам деревьев, ненадолго задержавшись на большом горделивом лозунге, который в свое время первым встретил его в Бэттл-Крик, проследил, как рельсы уходят вдаль, к той расплывающейся перед глазами точке, где они, как кажется, сливаются воедино и вместе уходят на восток. А затем, самым естественным тоном, словно о чем-то привычном, он, обернувшись к Элеоноре, спросил:

– Проголодалась?

* * *

Джордж развернулся и побежал через холл, промчавшись мимо опрокинутой канистры с керосином как раз в ту секунду, когда ее охватило пламя. Пьяный, обезумевший, отмеченный печатью вырождения, клинический сумасшедший – и тем не менее он все спланировал, это было очевидно. Он надеялся удрать в тот момент, когда канистра взорвется с ревом и грохотом, от которого до основания содрогнется весь Санаторий. Но одного поджигатель не учел – Джона Харви Келлога. Подвижный, быстрый, физически закаленный, сохранивший ясную голову, доктор не отвлекся на огонь, как рассчитывал мальчишка. Нет, Джордж не знал, даже не догадывался, что доктор возвел здание, которое простоит века, построил его из кирпича и камня, с асбестовыми огнеупорными стенами и стальными балками, построил так, что оно выдержит торнадо, наводнение, пожар и любые катастрофы, природные либо рукотворные. Огонь – это неприятность, это подлость, но мрамор не сгорит, кирпич и камень не поддадутся. В худшем случае пламя пожрет мебель в кабинетах и оставит после себя противную вонь – чтобы избавиться от нее, придется долго отскребать стены. Так что у доктора не было причин заниматься в первую очередь тушением пожара и в растерянность его этот катаклизм не поверг, как рассчитывал маленький грязный пироманьяк.

Вместо того чтобы удрать, пользуясь тем, что стена огня закрыла его от приемного отца, Джордж повернулся, дабы полюбоваться взрывом, и доктор, преследовавший его по пятам, ударил Джорджа по бедрам, словно футболист, налетевший на противника. Оба упали, их окутали миазмы телесных выделений, жира и грязи, вони нестиранного белья и пораженных грибком ног. Они были сцеплены воедино, доктор крепко держал сына – несмотря на свой возраст, он превосходил силой этого урода, эту мартышку, мешок с дерьмом. Джордж отбивался кулаками, дрыгал ногами, не доставая до полу, словно плыл по воздуху, но отец побеждал его; он яростно нападал одновременно со всех сторон, бросался на приемного сына, точно бойцовый пес, рвал на нем одежду и на каждый удар отвечал несколькими. Вот теперь, думал доктор, вот теперь мы убедимся в преимуществах физиологической жизни. Кто устанет первым – мужчина пятидесяти шести лет или двадцатилетний юнец…

Но тут канистра взорвалась, воздушная волна пронеслась по холлу, и доктор ослабил хватку. Он крепко держал парня, он готов был разорвать его на части – сейчас он был не врачом, не целителем, не воплощением милосердия, а диким животным в джунглях, сражающимся с другим животным – однако Джордж, скользкий от жира и грязи, точно поросенок, которого ловят в ярмарочный день, сумел вывернуться. Вскочил на ноги, продолжая отбиваться, он уже не смеялся, лицо побелело под маской грязи. Доктор тоже вскочил – легко, как акробат, – и они продолжили свою отчаянную гонку.

Джордж улепетывал со всех ног, доктор мчался следом, ритмично вскидывая короткие ножки, мысленно повторяя роковые слова: «Снова! Я сожгу его снова!»

– Джордж! – яростно заорал он. – Джордж! – и это было не восклицание и даже не проклятие, это был боевой клич, дикий, ужасный, первобытный. В конце коридора Джордж повернул влево, на лестницу, вместо того, чтобы выскочить наружу. Сердце доктора радостно екнуло – теперь он знал, что загонит Джорджа, отрезав ему путь к отступлению. Джордж молнией пролетел по ступенькам, его торопливые шаги отдавались в тесном пространстве лестницы. Он нырнул в подвал. Доктор последовал за ним, оттолкнувшись от перил и пружиня натренированными ездой на велосипеде коленями, словно рессорами.

Они бежали по длинному коридору нижнего этажа (по обе стороны располагались двери в лаборатории). Здесь, на открытом пространстве, доктор уже настигал Джорджа, уже готов был его схватить, но Джордж внезапно упал и прокатился по мраморным плиткам, как бейсболист, уворачивающийся от кэтчера. Таким образом он выиграл секунду – доктор, увлеченный погоней, проскочил мимо него. Джордж уже был на ногах – развернувшись в другую сторону, он теперь бежал обратно по коридору.

– Сдавайся, Джордж! – крикнул доктор, налетев на стену, повернувшись и возобновив погоню. – У тебя нет ни единого шанса! – ревел он, охваченный безотчетной радостью, уже видя прямо перед собой узкие плечи и затылок этой плоской, грязной, омерзительной головы. Он даже не запыхался.

Но тут Джордж его удивил. Вместо того чтобы взлететь вверх по лестнице, по которой они только что промчались, и выбирать путь – в пламя или на улицу, – мальчишка ринулся в первую лабораторию справа по коридору. «Анализ кала» – прочел доктор, вбегая вслед за ним. И тут он сообразил и остановился прямо на пороге затемненного помещения. Джордж, кажется, еще не понял, что сам загнал себя в ловушку. Лаборатория длинная и узкая, ее перегораживает множество полок с анализами, но выход здесь только один – и его преграждает беглецу сам Джон Харви Келлог. Он не промолвил ни слова. Прислушался и включил свет.