Книга Искушение фараона - Паулина Гейдж

Птах-Сеанк поклонился, кося взглядом на управляющего.

– Да, царевич, я хотел говорить с тобой, но я бы предпочел сделать это с глазу на глаз.

Движением руки Гори приказал управляющему удалиться и, когда за ним закрылась дверь, предложил Птах-Сеанку отведать вина, которое стояло на столе в уже откупоренном кувшине. Птах-Сеанк отказался от угощения. Тогда Гори щедрой рукой налил полную чашу себе и уютно устроился в кресле.

– Это последний кувшин одного восхитительного урожая, – заметил он, держа чашу на свету так, что солнечные лучи отражались от поверхности вина. – Пусть дядю и понизили в статусе, низвели до положения мелкой знати, все же из винограда, что он возделывает, получается самое лучшее вино в Египте. Что ты хочешь мне сказать, Птах-Сеанк?

Молодой человек подошел ближе.

– Царевич, – начал он, – возможно, я подвергаю опасности свое будущее и свое положение в этом доме, возможно, этот поступок ты сочтешь настоящим предательством, но мою душу терзают жесточайшие сомнения и страдания, и я не знаю, что еще мне остается.

Гори выпрямился. В его ясных, блестящих глазах светилось любопытство, он недоуменно моргнул. У Птах-Сеанка мелькнула мысль, что длинным черным ресницам царевича может позавидовать любая женщина.

– Ты подвергаешь себя риску совершить предательство либо по отношению к отцу, либо ко мне, – медленно проговорил царевич. – Ты хорошо подумал, Птах-Сеанк, ты на самом деле хочешь мне что-то сообщить? Ты ведь состоишь на службе у моего отца, а не у меня.

– Я все понимаю, царевич, – согласился Птах-Сеанк. – Но дело в том, что твой отец отдал мне приказ, исполнить который, не сообщив тебе, мне не позволяет совесть. Я люблю твоего отца, – продолжал он. – Он много лет был благодетелем нашей семьи. И я не стал бы обманывать его доверие, если бы на то не было веских причин.

Гори смотрел на него, прищурив глаза, в которых светился неподдельный интерес. Чаша с вином стояла забытая на столе, хотя пальцами он машинально поглаживал ее ножку.

– Говори, – приказал он.

Птах-Сеанк, судорожно глотнув ртом воздух, протянул ему свиток.

– Это завещание царевича Хаэмуаса. Нынче утром он приказал мне внести изменения в этот документ. Ты и твоя сестра Шеритра лишаетесь всяких прав на наследство, а ваше место занимает еще не рожденное дитя госпожи Табубы.

Пальцы царевича крепко сжались. Его глаза блестели ярким светом, словно агаты.

– Табуба ждет ребенка? – прошептал он. – Ты в этом уверен?

– Я знаю об этом со слов царевича, – объяснил Птах-Сеанк, – и его решение внести изменения в завещание служит тому подтверждением. О, прости меня, царевич Гори, прости меня! Я не мог не сообщить тебе об этом! Тебя лишили наследства. И я не знаю, что теперь делать!

Гори молчал. Затем он медленно пошевелился, все еще не вставая с кресла. Он вытянул ноги, скрестил лодыжки, откинулся назад. Рука опять потянулась к чаше и принялась страстно гладить, ласкать ножку, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, а Птах-Сеанк не мог оторвать взгляд от этого завораживающего движения.

– Лишаемся наследства, – задумчиво произнес он. – Этого следовало ожидать. Мой отец одурманен. Он в одночасье сделался слепым, глухим и безумным. – Гори резко рассмеялся, и Птах-Сеанку показалось, что в этом смехе прозвучало нечто большее, чем боль и обида на несправедливость. – Что же до тебя самого, писец, – продолжат царевич, – будь ты у меня на службе, я прогнал бы тебя с глаз долой сию же секунду. Ты беспринципен и не достоин доверия.

– Царевич, – начал Птах-Сеанк, хотя горло у него сдавило, и ему казалось, что больше он вообще не сможет вымолвить ни слова, – если бы дело касалось одного лишь завещания твоего отца, я держал бы рот на замке и молча исполнил бы его приказание. Однако это еще не все. – Он судорожно сглотнул и, сам не заметив, как это произошло, опустился перед Гори на колени. – Я совершил ужасный грех.

Теперь Гори сидел, напряженно склонившись вперед, и на его лице читалась неподдельная тревога. Он протянул писцу чашу с вином. С громким звуком чаша стукнулась о зубы Птах-Сеанка, но от крепкого напитка он почувствовал прилив сил и храбрости.

– Пожалуй, тебе будет лучше во всем признаться, – сказал царевич, и Птах-Сеанк все ему рассказал. Словно бы вскрыл застарелый больной нарыв.

– За день до моего отъезда в Коптос, – говорил он, – ко мне обратилась госпожа Табуба. Она продиктовала мне письмо, предназначенное для твоего отца. В письме содержались все сведения касательно ее происхождения и состояния, которые я должен был получить во время своих изысканий на юге, тех самых изысканий, выполняя которые умер мой отец. Все мои сообщения – ложь! Одна только ложь, царевич! Я начал возражать, но она пригрозила, что очернит меня в глазах моего господина, а потом и вообще изгонит из этого дома, если я не выполню все в точности так, как она мне приказала. – Он наконец набрался мужества, чтобы взглянуть Гори в глаза. Царевич пристально смотрел на него. – Мой отец служил царевичу на протяжении многих лет, – продолжал он. – Ему бы царевич Хаэмуас поверил, или, во всяком случае, к его словам бы прислушались. Но я здесь недавно, я еще не доказал свою преданность, не заслужил собственного доброго имени. И я сделал все, как она сказала.

Царевич близко придвинул к нему лицо. Птах-Сеанка охватил страх, когда он увидел перед собой эти губы, искривленные судорожной гримасой, искаженный рот, а во взгляде Гори читалось нечто нечеловеческое.

– То есть ты хочешь сказать, – начал он сдавленным голосом, – что Табуба сама продиктовала тебе то, что якобы явилось результатом твоих изысканий на юге? Что она сама продиктовала тебе то письмо, которое ты привез моему отцу, вернувшись из Коптоса? – Птах-Сеанк с несчастным видом кивнул. – Значит, ты не изучал древних свитков в хранилищах? Ты просто пробыл там положенное время, а потом как ни в чем не бывало вернулся домой?

– Да. Мне стыдно в этом признаваться, царевич, но тогда я очень испугался. Я понадеялся, что это не будет иметь никаких последствий. Твой отец так привязан к этой госпоже…

Одним резким, исполненным отчаяния движением царевич приказал ему замолчать. Гори не шелохнулся. Его лицо было по-прежнему совсем рядом с лицом Птах-Сеанка, и тот чувствовал кожей его быстрое ритмичное дыхание. Мало-помалу выражение звериной ярости сошло с лица Гори, и теперь в его глазах Птах-Сеанк читал лишь боль и отражение глубоких раздумий.

– Но почему? – едва слышно выдохнул он. – Почему, почему, почему? Если она не та, за кого себя выдает, не знатная дама с богатой и благородной древней семейной историей, то кто она на самом деле? Ни одной крестьянке, ни одной простолюдинке-танцовщице или даже шлюхе ни за что не овладеть теми знаниями и безупречными манерами, какими обладает она. Что за этим скрывается? – Он резко откинулся назад, одним глотком осушил свою чашу и поднялся. – Идем, Птах-Сеанк, – сказал он. – Сейчас мы пойдем к отцу. – И он выхватил свиток из рук писца.