Книга Тибо, или Потерянный Крест - Жюльетта Бенцони

— Этот армянин перешел все границы! Я прекрасно знаю, что Боэмунд немногого стоит и что его новая супруга, госпожа де Бюрзе, долгое время состояла шпионкой на службе у Саладина, но Антиохия должна оставаться союзницей нашего франкского королевства. Я немедленно еду туда. Но прежде мне надо посовещаться с городскими нотаблями, а потом тут же отправлюсь в Сис за князем. Велите приготовить королевский корабль и еще два, хорошо вооруженных!

— Я отдам распоряжения. Вы отправитесь прямо в Сен-Симеон[91]?

— Нет. Я остановлюсь в Триполи, прихвачу по пути молодого графа Боэмунда Кривого, вполне естественно, чтобы он сделал что-нибудь для отца. А обратно я вернусь по суше... чтобы навестить Горного Старика. Настало время возобновить отношения, завязанные некогда королем Амальриком. Синан и его исмаилиты, выступающие против ортодоксального ислама, представляют собой силу, с которой следует считаться...

Жосс слегка улыбнулся — точно так же, как улыбался Гийом Тирский.

— И заодно вы надеетесь узнать правду, которая вас так волнует, Ваше Величество?

Генрих рассмеялся:

— Мне бы следовало знать, что вы всегда все угадываете с полуслова! А теперь я пойду навешу королеву!

Изабелла в третий раз была беременна и дохаживала уже последние недели, но, если бы не круглый живот, приподнимавший блестящую желтую парчу ее платья, никому не пришло бы в голову, что она ждет ребенка. До сих пор беременность протекала удивительно легко. Ни малейшего недомогания, никаких пятен на лице и даже ни следа усталости, хотя она не отказалась от своих обычных занятий. И она радовалась, что вскоре подарит мужу ребенка — сына? — которого он так желал, радовалась, потому что в их взаимоотношениях царили нежность, доверие и понимание, и ее чувства к мужу ничем не напоминали то, что она некогда испытывала к маркизу де Монферра. Ничего общего не было и со страстной и мучительной любовью, которой она продолжала любить Тибо, но это чувство она старалась спрятать в самой глубине души и принималась отчаянно молиться всякий раз, когда эта обжигающая лава, пробужденная порой самой незначительной подробностью, пробивалась из-под покрывавшего ее слоя золы. Она старалась быть верной, нежной и понимающей женой, вознаграждая тем самым Генриха за ту искреннюю любовь, которой он окружал ее с первого дня.

Она огорчилась из-за того, что муж уходит в поход и, может быть, надолго.

— Я-то надеялась, милый, что вы будете рядом со мной, когда настанет день моих родов. Осталось ждать совсем недолго. Не можете ли вы отложить свой отъезд?

— Нет. В Антиохии произошли слишком серьезные события, нельзя оставлять все по-прежнему. Я должен освободить этого князя... но обещаю вернуться к вам как можно скорее, потому что при одной только мысли о том, что скоро вас покину, я начинаю тосковать!

Сказано было красиво, и Изабелла знала, что эти слова искренни. Да, Генрих был хорошим мужем, и она любила его, но... все же Изабелла не проливала слезы, когда неделю спустя из окна своей спальни она увидела, как ветер надувает украшенные гербами паруса уходящего к северу королевского судна. На самом деле она смирилась с тем, что отныне ее жизненный путь будет совсем простым, совсем прямым и совсем ровным... и даже немного скучным. Вскоре у нее появится еще один ребенок, потом, наверное, третий... а может быть, и четвертый, для того, чтобы надежно укрепить новую династию. Жизнь королевы, такая же, как у многих ей подобных, наверное, так? Не слишком отличающаяся от жизни обычной владелицы замка...Генрих Шампанский, спокойный, рассудительный, точный и властный ровно настолько, насколько требовалось, за несколько недель навел порядок в Антиохии и вернул князя домой, где тот смог свести счеты с женой-предательницей, немало поспособствовавшей его пленению. После этого король снова вышел в море, но вскоре его суда бросили якорь в маленьком порту Мараклеи, поблизости от Маргата, замка госпитальеров. Затем король Акры и Иерусалима вместе с Балианом д'Ибелином, с которым он дружил и которым восхищался, углубился в первые отроги гор Ансария.

Край исмаилитов, где царствовал Горный Старик, поражал воображение: путаница холмов, диких гребней и островерхих пиков, нередко увенчанных укрепленными замками, чьи колоссальные стены высились над глубокими лощинами и над деревушками, окруженными клочками плодородной земли и сплошными зарослями каменных дубов. Неприступные крепости из светлого камня на отвесных скалах укрывали в себе таинственных потребителей гашиша; три замка Старика — Кадмус, Масьяф и Эль-Хаф (Пещера) всей своей тяжестью нависали над окрестностями, окутанные легендами, благоговейным страхом, суеверием и ощущением вечного владычества, еще более гнетущим, чем вид зубчатых башен, на вершинах которых иногда на мгновение сверкала в солнечных лучах сталь оружия.

Генрих послал впереди себя гонцов, не желая сердить хозяина этих мест своим несвоевременным появлением. Он был вознагражден за свою предусмотрительность уважением, которое проявили к нему обитатели этой странной местности, в особенности жители деревни Хама Вазиль, расположенной на небольшом плоскогорье: мужчины, выстроившись в два ряда, склонились в глубоком поклоне, когда он шел между ними.

Отсюда начинался спуск в ложбину, из которой видна была гордая и могучая крепость Эль-Хаф.

Замок возвышался на скалистом островке, образующем выступ, там, где сходились три долины, узкие и сумрачные, несмотря на ослепительно сияющее небо. Оттуда можно было увидеть выдвинутые вперед оборонительные сооружения, сосредоточенные у подножия головокружительной скалы, и древний акведук, питавший замок водой. Все это охранялось хорошо вооруженными людьми. В саму крепость можно было попасть по единственной дороге, вернее, лестнице, вырубленной в скале и ведущей к черному зеву пещеры, своего рода туннеля, другой конец которого упирался в дверь замка.

Двигаться было трудно, и слуги в белоснежных одеждах вели коней на поводу вдоль этой тропы с широкими ступенями, стараясь сделать так, чтобы кони ступали уверенно и всадникам не приходилось бы тревожиться из-за неверного хода коней. Так они добрались до пещеры, внутри освещенной факелами, прикрепленными к стенам. В глубине, за гигантской распахнутой дверью, угадывался залитый солнцем парадный двор. Там находились другие люди в белом, прямые и безмолвные, словно кариатиды. Никакого шума. И ни единого звука.

— Как здесь странно! — произнес Генрих, на которого подействовала окружающая обстановка. — Особенно эта тишина!

— О замках Старика ходит множество рассказов. Говорят, когда он явился сюда из Персии, первым делом, как сделал некогда Хасан Сабах в Аламуте, прогнал всех никчемных мужчин вместе с их семьями, оставив только тех, кто был сведущ в какой-нибудь науке. Прогнал он также музыкантов и рассказчиков. Говорят, в крепости около сотни его сторонников, организованных согласно таинственной иерархии, и все они слепо преданы своему господину, который живет на самой вершине в окружении десятка учеников... И число тех и других никогда не уменьшается, потому что умерших при выполнении поручений очень быстро заменяют другие исмаилиты, пришедшие из иных краев, или люди, желающие познать учение...