Книга Горменгаст - Мервин Пик

Стены эти, поросшие плющом, были странны во многих отношениях. Каменные лестницы взбирались и спускались по внешним их сторонам, ведя к открытым дверным проемам. Окна, как Титус уже заметил, казались разбросанными по зеленым фасадам утесов в неразборчивом, капризном изобилии, не позволявшем сделать никаких заключений о внутреннем устройстве зданий.

К этому берегу «залива» и устремился Титус по прозрачной, холодной, как смерть, воде с ее потопленными дождем чудесами.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Место показалось Титусу пустынным: лишенной жизни, заросшей плющом твердыней с немыми беззубыми ртами, слепыми глазами без век.

Он подплыл к основанию запустелой стены, туда, где из воды выступали каменные ступени, косо всходящие вдоль плюща футов на сорок, к каменному балкону с железными перильцами изысканной ковки, настолько, впрочем, заросшими ржавчиной, что довольно было лишь легкого удара палкой, чтобы обрушить их в воду.

Сойдя на лежащие вровень с водой ступени, Титус вытащил сыплющую каплями лодку и аккуратно уложил ее вдоль одной из ступенек – фалиня у него не было, – он вдруг явственно ощутил присутствие здесь некой злой воли. Огромные стены словно следили за каждым его движением.

Отбросив со лба каштановые волосы, Титус задрал голову, оглядывая уходящие вверх камни. Брови его сошлись, глаза сузились, подбородок воинственно выпятился. Ни звука, лишь шепоток дождевых капель, осыпающихся с акров плюща.

Сколь неприятно ни было чувство, что за ним наблюдают, Титус придавил всегда готовый разгуляться страх и, желая скорее доказать себе, что он не боится простого плюща и камня, чем подняться по лестнице и выяснить, что кроется за тоскливыми стенами, начал взбираться по ведшим к балкону скользким ступеням. И едва он начал подъем, лицо следившего за ним человека исчезло из маленького оконца в самом верху хмурой стены. Но лишь на мгновение – ибо оно с такой внезапностью вновь появилось в другом проеме, что трудно было поверить, будто все то же лицо глядит теперь туда, где соскальзывают под воду ступени и лежит вытащенный на сушу челнок Титуса. Впрочем, сомневаться в тождественности лица не приходилось. Не могло существовать на свете двух лиц, ни испятнанных столь схоже, ни обладающих столь безжалостным подобием. Темно-красные глаза неотрывно смотрели на лодку. Они следили за ее приближением по «заливу». Они приметили, насколько лодка легка, быстра и маневренна, как отзывается на малейший каприз гребца.

Он перевел взгляд с лодки на Титуса, который уже одолел дюжину ступенек, а поднявшись еще на две, оказался бы точно под тяжелой каменной глыбой, которую Стирпайк расшатал и которую был бы совсем не прочь обрушить на голову юноши.

Впрочем, он понимал, что смерть Графа, сколько бы ни доставила она ему удовольствия, ничего существенного к его шансам спастись не прибавит. Будь Стирпайк уверен, что камень пришибет его светлость до смерти, он, не колеблясь, удовлетворил бы то, что ныне стало в нем вожделением убийства. Однако, если камень минует жертву и разлетится на куски далеко внизу, на ступеньках, это не только заставит Титуса счесть, что на него покушались – а кто, кроме него, стал бы покушаться на Графа? – но расстроит его, Стирпайка, ближайшие планы. Ибо вряд ли можно надеяться, что Титус, оправившись от испуга, решится продолжить подъем и не вернется, не медля, к своей лодчонке. А именно на лодчонку Стирпайк и нацелился. Способность быстро перемещаться по извилистым водным путям замка помогла бы удвоить его подвижность.

Гонимый поднимающейся водой из пристанища в пристанище, из укрытия в укрытие, он был неизменно скован в своих затеях необходимостью оставаться невдалеке от хранилищ и складов, а это сильно сужало для него пространство маневра, так что возможность перемещаться и быстро, и беззвучно стала для него настоятельной необходимостью. Стирпайку уже пришлось проголодать несколько дней, когда передвижные кухни перенесли в изгиб просторного западного крыла, и красть из них, к тому же еще и охраняемых, какую ни на есть еду стало невозможно.

Правда, с тех пор они переезжали еще, самое малое, трижды, и теперь, если исходить из вероятия, что дождь перестал навсегда, надежда на спасение состояла для Стирпайка в том, что кухни надолго застрянут в помещении, расположенном прямо под забаррикадированным, почти лишенным света чердаком, в котором он учредил свою штаб-квартиру. В потолке этого сумрачного пристанища имелась откидная дверца, выходившая на наклонную черепичную крышу, заросшую плющом, пелена которого, окутывая дверцу, надежно укрывала ее от глаз. Куда важнее, однако, был люк в чердачном полу, который, если поднимать его крышку с осторожным и нежным тщанием, более приличествующим обращению с грудным младенцем, давал Стирпайку доступ к предмету насущнейшей из его нужд, поскольку прямо под люком хранились съестные припасы. Когда совсем уже подпирало, он в ранние часы спускался вниз – дюйм за беззвучным дюймом – по длинной веревке и набивал мешок провизией, способной сохраняться без порчи дольше всякой другой. Дюжина или более кухонных прислужников храпела на полу, однако часовых выставляли, естественно, снаружи, так что помехи они не составляли.

То было не единственное из его укрытий. Он понимал, что рано или поздно наводнение прекратится. И кухни снова начнут кочевать. А сказать, куда качнется жизнь замка, медленно спускаясь вниз по мокрым следам уходящей воды, никто бы не взялся.

Пространные крыши снабдили Стирпайка семью секретными оплотами. Чердаки и три сухих верхних этажа давали, по меньшей мере, четыре прибежища, столь же, хоть и на свой манер каждый, надежных, как и чердак над кухней. Теперь, когда вода вот уж три дня держалась на одном, примерно, уровне – несколькими футами выше большинства лестничных площадок девятого этажа, – Стирпайк получил возможность загодя подготовить немало укрытий, подобраться к которым можно было лишь вплавь.

Но насколько же проще и безопасней проводить рекогносцировки, передвигаясь по каналам верхних этажей в лодке, подобной той, которую он видел сейчас под собою!

Нет. Он не может позволить себе обвалить грубый камень на Графа. Слишком велика вероятность, что попытка убийства провалится. Воспротивиться жгучему искушению одним ударом прикончить наследника Горменгаста – оставив свидетелями лишь кирпичи и камни, – воспротивиться пьянящему соблазну рискнуть и проделать это, было трудно.

Однако собственное выживание превыше всего, а если он хотя бы на йоту уклонится от того, что считает главным своим преимуществом, его ждет конец – не сейчас, так очень скоро. Он сознавал, что ходит по лезвию бритвы. И наслаждался этим. Шкура одинокого Сатаны пришлась Стирпайку настолько впору, словно он и не упивался никогда напыщенными словесами, наслаждениями гражданской власти. Теперь шла война. Открытая и кровавая. И простота ситуации радовала его. Мир наступал на него, окружая, обнажая оружие, алча его погибели. Значит, он должен перехитрить мир. То была игра самая простая, исконная.

И все-таки лицо его не было лицом игрока. Ни даже лицом играющего Стирпайка, каким оно выглядело бы несколько лет назад – ни даже лицом заигравшегося зла, ибо в нем обозначилось нечто новое. Жуткий узор, обративший его в карту, – с белизною морей и краснотой континентов и разбросанных островов – стал почти неузнаваем. Поскольку теперь внимание отвлекали от всего остального глаза.