Книга Дона Флор и два ее мужа - Жоржи Амаду

В романе «Пот», появившемся вслед за романом «Какао», Жоржи Амаду ведет читателя мимо аристократических резиденций некоронованных королей какао и кофе, сахара и табака, мимо фешенебельных отелей, ресторанов и универсальных магазинов Салвадора, точнее, его Верхнего яруса — Алты, направляясь в Байшу — Нижний город, далее к старому порту, в трущобах неподалеку от которого ютится бедный люд, выброшенный на мель житейским морем. Писатель ведет к тем, кто очутился за бортом буржуазного общества, — к тем, кто, не имея работы или потеряв ее, не рассчитывая ее обрести, вынужден воровать, заниматься проституцией, нищенствовать, бродяжничать… В одной из дешевеньких двухэтажных гостиниц на Ладейра до Пелоуриньо — Откосе Позорного столба (поблизости в прошлые века публично истязали негров-рабов) в годы юности обитал, занимая террасу под крышей, сам Жоржи Амаду; здесь же он писал роман «Пот», поселив в доме № 68 героя произведения, механика Алваро Лиму, ставшего рабочим лидером, возглавившего забастовку и погибшего от полицейской пули при разгоне демонстрации на Ладейра до Пелоуриньо.

В Салвадоре Жоржи знает все и, пожалуй, всех, потому столь образны главы «Путеводителя по улицам и тайнам Баии Всех Святых», посвященные городу, его жителям — друзьям и знакомым писателя, «лицам вчерашним, сегодняшним, всегдашним», а также народным празднествам и «магическому миру кандомблэ». О последнем нельзя не сказать особо — в романах Амаду зачастую встречаются сцены кандомблэ или его участники.

Сначала обратимся к истории. В течение трех столетий португальского господства через Салвадор были ввезены в Бразилию миллионы черных невольников, тут процветал крупный центр работорговли (рабство было отменено лишь к исходу XIX века). Поныне, как считается, около восьмидесяти процентов населения Баии — негры и мулаты, остальные — кабокло (метисы) и белые. Поныне живы традиции и верования африканских народов, преимущественно ангольцев. Поныне почитаются древние божества Огун, Шанго, Эшу, Ошосси, Омолу, Йансан, Йеманжа. многие иные, в честь которых проводятся красочные ритуальные церемонии с танцами и пением — кандомблэ, «образилившиеся», не похожие на культовые отправления в Африке. Ритуал кандомблэ, в изрядной степени утратив свое былое религиозное значение, теперь стал даже не столько попыткой как-то уйти от суровой, нестерпимой действительности, сколько выражением национального самоутверждения, солидарности, а то и протеста (в те годы, когда власти и католическая церковь запрещали «языческие зрелища»), приблизился к виду народного искусства.

Несколько лет назад на кандомблэ в салвадорском квартале Сан-Гонзало до Ретиро Жоржи Амаду, воспринявшему от матери и индейскую кровь, был присвоен пожизненный почетный титул отум оба — полномочного «жреца» Шанго, слывущего богом молнии, грома и огня; в часы праздничных церемоний писателя именуют Отум Оба Аролу; предопределено ему покровительство Ошосси, бога охоты и тропических лесов. Так своеобразно баиянские негры и кабокло засвидетельствовали свое почтение романисту, автору произведений о их жизни.

«У нас, в Бразилии, — говорил Жоржи Амаду, — огромная масса неграмотных, поставленных за рамки общечеловеческой культуры, не имеющих материальных возможностей учиться… Но если перед вами находятся люди, сумевшие сохранить, несмотря на рабство в прошлом, свою самобытную культуру, свое творчество, свои музыку, танцы, песни — и еще такие прекрасные, — вы не сможете не испытывать к ним уважение. Когда меня наделили этим титулом, я понял, что мне оказана большая честь, я не мог не принять его — повторяю, к этим людям я испытываю чувства искреннего уважения… Смешение рас отразилось и на нашей литературе, национально своеобразной, обладающей бразильской особенностью, своим лицом; мы — продукт смешения рас. Я — уроженец штата Баия, важнейшего негритянского средоточия Бразилии, где очень глубоки традиции африканского происхождения, налагающие чрезвычайно сильный отпечаток на всю здешнюю жизнь, и вся моя личная жизнь тесно сплетена с этими традициями».[54]

Было бы, однако, ошибкой считать, что в своих произведениях Амаду, писатель-реалист, склонен к некоей идеализации традиций, дошедших из глубины веков, архаичных верований. Равным образом он не помышляет идеализировать и своих персонажей. Отражая правду жизни, раскрывая сферу их духовных интересов, увлечений и понятий, писатель не упускает случая поиронизировать, придать соответствующую тональность, найти нужные краски, чтобы выявить негативное, подвергнуть его критике. Поэтический талант Амаду позволяет ему свободно переходить в изображении персонажей и в описании эпизодов от достоверного к фантастическому, рожденному народным творчеством, стирать границу между реальным и ирреальным. «Для романиста, ограниченного своим реализмом, либо собственным видением, Баия — опасная территория, — шутливо заметил Жоржи Амаду в ответе своей бразильской читательнице. — Здесь всегда происходит что-то непредвиденное или случайное, не находящее легкого объяснения и толкования».[55]А в эпиграфе к пятой части романа «Дона Флор и два ее мужа» упоминается «о странных и невероятных событиях, которые возможны только в городе Баие, хотите верьте, хотите нет…»

«Непредвиденное и случайное», как и некие сверхъестественные силы из мифологии баиянских негров или кабокло, кое-когда помогают автору в построении, в развитии сюжета, однако созданные писателем литературные типы столь рельефны, что не возбуждают сомнения в их реальном существовании. «Мои персонажи выбраны среди людей Баии, — подтверждает Амаду. — В каждой из моих книг есть немного и от автора, но это не означает включения чего-то из его автобиографии. Вошел лишь опыт жизни. В написанном мною нет ничего иного, кроме так или иначе пережитого лично. Я не способен писать о том, что знаю лишь понаслышке, в чем непосредственно не участвовал».[56]

Создав в тридцатых годах сагу о городе Салвадоре — романы «Пот», «Жубиаба», «Мертвое море», «Капитаны песков», — Амаду представил читателям очень разных людей — рабочих, вступающих в борьбу против предпринимателей, «жрецов» кандомблэ, вместе со своими приверженцами уповающих на могущество Огуна или Эшу, портовых грузчиков, лодочников-савейрос, рыбаков, на утлых парусных плотах-жангадах, идущих на схватку с коварной морской стихией, беспризорных мальчишек, этих бесчисленных «капитанов песков», радости детства которым незнакомы, зато знаком нескончаемо терзающий их голод, понуждающий выпрашивать милостыню или красть…

Не с каждым из своих персонажей писатель расстается, завершив работу над произведением. Нередко он переводит тех или иных героев из романа в роман, сюжетно не связанных, словно желая подчеркнуть единство и неразделимость изображаемых им «низов» буржуазного общества. «В народе — истоки творческой силы Амаду, — отмечал бразильский литературовед Миэсио Тати. — Жизнь, борьбу, страдания и надежды простых людей он понимает, чувствует своим сердцем, как нельзя ближе… А мир богатых чужд миру книг писателя».[57]