Книга 19-я жена - Дэвид Эберсхоф

— Мне очень хотелось бы, чтобы это было действительно так. Мне очень хотелось бы, чтобы мой опыт был чужд другим женщинам Юты. Если бы дело обстояло таким образом, я могла бы вернуться домой, к моему второму сыну, поселиться вместе с моими мальчиками где-нибудь в своем доме и прожить остальные годы своей жизни в уединении. Моя миссия была бы выполнена. Но дело не обстоит таким образом. И пока это так, я намерена говорить о том, что знаю.

— А вам известно, что говорят о вас люди?

— Я слышала много всякого.

— Вы знаете выражение «Эта женщина слишком щедра на уверения»?[130]

— Не могу сказать, что оно мне знакомо.

— Как же вы можете не знать? Это ведь Шекспир! «Гамлет!» Вы наверняка знакомы с «Гамлетом», вы же актриса в прошлом!

— На самом деле — нет. А знаете, почему я незнакома с «Гамлетом»? Потому что Бригам запретил ставить Шекспира на сценах Дезерета, если сценарии постановок не переделаны в соответствии с его теологией. Так что ни в мои дни на сцене, ни в школе, ни на книжных полках моих родителей, ни в домах моих друзей не было Шекспира, ибо, мисс Ли, всякая вещь и всякий человек, противоречащие доктрине Бригама, должны быть отредактированы, изгнаны или уничтожены.

— Разрешите мне прочесть вам одну цитату? В ней одна из жен Президента Янга отвечает на ваши обвинения: «Она — лгунья, и притом весьма искусная. Она использует свою театральную выучку, для того чтобы придать жизненность своим измышлениям. Если бы хоть половина из того, о чем она рассказывает, была правдой, наша Церковь, наша семья были бы пожраны их собственной порочной душой. Я пришла к вам затем, чтобы сказать, что наш дом — это счастливое семейство, где сестры-жены любят друг друга и наших детей, и ничто не приносит нам большей радости, чем уверенность, что все мы находимся на пути к Небесному Блаженству». У вас имеется ответ на это, миссис Янг?

— Мисс Ли, вы собираетесь замуж?

— Да, действительно. Я уже помолвлена. Откуда вам это известно?

— У меня возникло такое чувство. Это чудесно, рада за вас. Скажите-ка, а кто ваш жених?

— Мне бы не хотелось его называть.

— Хорошо. Просто скажите мне о нем что-нибудь одно, чтобы я смогла представить в уме его образ.

— Что-нибудь одно? Он печатник.

— Прекрасно. Человек, близкий к вашей профессии. Тогда представьте себе этого человека, этого печатника, с пальцами в краске и, осмелюсь предположить, обладающего прекрасной внешностью и властью над словом, ибо, немного узнав вас, мисс Ли, я понимаю, что любой мужчина, которого вы выберете, должен обладать властью над словом. Итак, подумайте о том дне, когда ваш печатник впервые сказал вам, что любит вас, что надеется жениться на вас, прожить вместе с вами всю жизнь, создать с вами семью. Вспомните этот день. Да, это доброе воспоминание, не правда ли, мисс Ли? Разумеется, это так, так и должно быть. Мужчина, привлекательный печатник, вероятно, очень сильный — ведь эти его печатные формы ужасно тяжелые, правда? Так вот, этот печатник желает всю жизнь прожить с вами вместе. Это и есть определение любви — христианской любви, добавлю я. Это замечательное воспоминание, даже самый заядлый циник и тот согласился бы. А где он сейчас, ваш печатник? Пока вы в служебной поездке?

— Он в Нью-Йорке. Он печатает семь дней в неделю.

— Разумеется. Он трудолюбив, как же иначе? Как и вы сами. Но он же не может работать день и ночь. Чем он занимается, когда отправляет свой печатный станок спать? Он ест, беседует с друзьями, они пьют виски? Возможно, он говорит с ними о вас? Почему бы и нет? А теперь представьте себе, что он проводит свободное время — как бы мало его у него ни оставалось — не с друзьями из типографии, а с восемнадцатью другими женщинами. Так что, когда он не стоит у печатного станка, не надрывается над ящиками с литерами и всякими мелкими — как их там? — он нарезает на доли свое время, свою нежность, свои деньги и все остальное: одну девятнадцатую долю для каждой. Вы получите свою долю. И ваши будущие дети — свою. Одну девятнадцатую. То, что вам причитается по праву, будет вашим, но не более и не менее. А теперь скажите, мисс Ли, что принесет вам такое положение — счастье или страдание? И если бы кто-то из таких жен сказал вам, что это приносит счастье, возможно ли поверить, что это правда? Нельзя ли предположить, что ей велели солгать? Или — нельзя ли предположить, что она сама обманывается, убеждая себя, что это и есть счастье, когда на деле это может быть всем, чем угодно, только не счастьем? Да и почему бы ей не солгать? В любом случае ей ведь сказано, что ее страдания в супружеской жизни будут вознаграждены в Жизни Загробной. Ей было сказано, что она должна защищать эту систему вплоть до самой смерти. Ей было сказано, что Немормоны останутся на земле в день Воскрешения Мертвых. Так вот, если вы никогда не знали ничего другого, ничего, кроме таких утверждений, которые звучат столь невероятно фальшиво на ваш острый нью-йоркский слух, не представится ли вам абсолютно возможным заявить репортеру с Востока, что вы счастливы? Даже если вы не счастливы? Мисс Ли, не нужно задавать мне холодные, скептические вопросы. Во всяком случае, не тогда, когда я описываю мир, основанный на страхе, запугивании и антиздравомыслии.

Молодая женщина откинулась на спинку стула, весь задор и кичливость из нее словно улетучились.

— У меня остался один, последний вопрос.

— Пожалуйста.

— Если полигамия является религиозной практикой Мормонства, если это часть извечных мормонских верований, почему вам или кому бы то ни было еще могло понадобиться заставить этих людей отказаться от следования их вере? Разве, в соответствии с нашей конституцией, Мормоны не имеют права исповедовать свою религию, как им заблагорассудится?

— А если бы кто-то заявил: «Я верю в рабство, потому что о нем упоминается в Библии», вы бы вышли к нему и сказали: «Иди и применяй свою веру, как тебе заблагорассудится?» Я полагаю, что наша страна уже ответила на этот вопрос, и вполне твердо. Что-нибудь еще, мисс Ли?

Вскоре после этого мисс Ли удалилась, оставив меня в беспокойстве о том, какая же статья будет ожидать нас в Нью-Йорк-Сити.

В тот же вечер, но позднее, я с неспокойной душой сидела у окна. В кровати легонько посапывал Лоренцо. За оконными стеклами сыпала снежная крупа, уличные фонари горели густыми уродливо-желтыми пятнами на фоне тумана. Несмотря на то что я одержала победу в схватке с мисс Ли, встреча с ней оставила во мне неуверенность в избранном мною пути. Ко мне вернулся образ лежащего в руинах Храма в Нову — груды камней, колонны, ничего не поддерживающие, отколовшийся кусок крестильной купели. Неужели какая-либо секта, или вера, или любая человеческая группа заслуживает такой участи? Я была уверена в каждом слове, произнесенном мною с кафедры, я знала — все это правда. Разумеется, и Бригам, когда обращается к своим приверженцам, говорит то же самое. Он уверен в каждом своем слове и знает, что это правда. Как же примирить эти наши противоположные правды? Стерев с лица земли одну из них? Неужели это единственный путь? Я поворачивала в уме этот вопрос и так и сяк, изо всех сил стараясь рассмотреть его с обоих концов, учесть все за и против, и в результате сильно встревожилась. Что, если руины Храма были символом вовсе не Судьбы Мормонства, а моей собственной Судьбы? Если одна сторона права, а другая — нет, как могу я быть так уверена во всем том, что знаю я? Совершенно неизбежно, что мы оба можем быть правы и оба — не правы, или это неверно? Этот вопрос был круглый, словно металлический обруч: можно водить по нему пальцем, круг за кругом, снова и снова, но так и не добраться до конца. Я возилась с этой мыслью очень долго, утрачивая ясное понимание собственных взглядов, пока ранние лучи солнца не пробились сквозь туман и улицы не озарились великодушием дневного света.