Книга Окончательная реальность - Вильгельм Зон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начальник штаба Верховного
главнокомандования Вооруженных сил
Кейтель».
Фельдмаршал Кейтель дрожащей рукой положил перо на дубовый стол. Слезы стояли у него на глазах. Югославская операция все-таки начнется, но это полбеды! Оказывается, она начнется не вместо, а вместе с «Барбароссой». Этого предположить не мог никто. Гитлер все же решился воевать на два фронта.
11
Узнав о реакции Гитлера на заключение договора между СССР и Югославией, Риббентроп долго сидел, уставившись в одну точку. Он внезапно понял, что Сталин обыграл сейчас всех. Кто бы мог подумать, что в шахматной партии найдется ход, который заставит фюрера совершить роковую ошибку. Пока евразийцы боролись с атлантистами за направление главного удара, Сталин, сам того не понимая, спровоцировал нанести оба. Теперь крах неизбежен, необходимо любой ценой отменить «Барбарросу».
12
Риббентроп приехал к Гессу. Гесс был мрачнее тучи. Его кустистые брови почти наезжали друг на друга.
– Надо что-то делать, Рудик.
– А что можно сделать? Приказ отдан. Завтра на Белград упадут бомбы. Разве не этого мы с тобой добивались Иоахим?
– Но «Барбаросса»! Ее необходимо остановить, еще есть шанс. Ты же сможешь убедить фюрера.
– Не знаю, – задумчиво отвечал Гесс. – Попытаюсь. Но ты сам должен понимать, если Адольфу что-то втемяшилось в башку, этого уже не выбьешь…
– Но что-то же можно сделать! – воскликнул Риббентроп.
– Я скажу тебе, что можно сделать. Можно сделать ноги. Лично я так и поступлю, если до первого мая мне не удастся образумить безумного.
10 мая 1941 года, отчаявшись в попытках изменить историю, заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс на самолете «Мессершмит» совершил побег в Англию. Риббентроп остался.
Фельдмаршал Лист ужинал. На рассвете танки Клейста перейдут границу и ударят по Белграду всей мощью семи дивизий, собранных в стальной кулак. Вторая группа дивизий вторгнется с севера. Удар будет нанесен в один и тот же миг на рассвете, когда еще прохладно, и пение птиц в лесу еле слышно.
Офицер из свиты играл на рояле. Горели свечи.
«Какая прелесть, – думал Лист, – я будто перенесся в детство. Когда же оно было, это детство? И было ли оно вообще когда-нибудь? Вот если бы человеческая жизнь начиналась со старости и шла к детству…»
– Позвольте наполнить бокалы, чтоб все смогли выпить за нашего фюрера, – сказал кто-то.
– Конечно, – Лист внимательно оглядел говорившего.
«Неужели они искренне любят этого невропата? Впрочем, наш невропат делает нужное дело. Когда он закончит, мы должны убрать его… Во имя Германии можно какое-то время потерпеть».
Листу захотелось что-то сказать вслух. Он поднялся.
– Германия не забудет своих солдат. Имена германских солдат-победителей будут занесены на скрижали! Желаю вам победы! Она придет к нам, если каждый честно и мужественно выполнит свой долг – ничего больше!
Именно в этот момент Адам взялся за пистолет. Тяжелая вороненая игрушка приятно оттягивала руку. Адам сделал свое дело, теперь он может возвращаться. Какой будет его окончательная реальность – он не знал. В эти весенние мгновения 1941 года она лишь начиналась и почти ничем еще не отличалась от реальности прежней.
Адам немного боялся: как там, в его времени? Кем ему предстоит быть? Жив ли брат и есть ли у них деньги?
Он поднялся. Подошел к зеркалу. Взглянул на чужое, дедушкино тело. Постоял. Отложил пистолет и направился в ванную.
Ванна наполнилась быстро, Адам взял бритву и залез в горячую, приятную воду. Было раннее утро. Он взрезал запястья. Боли не чувствовалось. Засыпая, Адам заметил, что жидкость вокруг стала совсем ржавой. Завывания сирен воздушной тревоги он не услышал.
По странному стечению обстоятельств, одна из первых бомб, сброшенных на Белград тем утром, попала в дом, где квартировал советский разведчик Адам (Абдулла) Витицкий. Высверкнуло тугим черно-красным пламенем, дом рухнул: немецкий летчик бомбил Белград прицельно, с высоты двухсот метров…
Адам проснулся. Где-то в глубине белой комнаты слышались голоса. Работало радио. Скрипучий баритон, растягивая слова, говорил: «Сегодня я отправил правительство Кириенко в отставку и назначил премьером Черномырдина». Адам попытался приподняться на локтях. Мягкие, но прочные ремни сдержали его порыв.
– Эй, люди! – крикнул он. – Есть здесь кто-нибудь?
Вдалеке зашуршало. Адам сощурился на свет, зрение еще не восстановилось в полном объеме. Кажется, кто-то вошел. Большая, крепкая фигура в белом халате.
– Послушайте, давно я здесь? Который сейчас год? И число скажите…
– 23 августа 1998-го, – спокойно произнесла фигура и, помолчав, зачем-то добавила: – от Рождества Христова.
– Значит, уже месяц прошел с отправки, – пробурчал Адам.
Фигура хмыкнула. Адам разозлился.
– Отстегните меня в конце концов. Вы доктор?
– Я санитар, – ответила фигура. – Доктор сейчас подойдет.
Вошла маленькая женщина лет сорока пяти в строгих очках. У нее был внимательный взгляд.
– Вам лучше? – спросила она.
– Мне нормально, – ответил Адам. – Где мои вещи? Где книги, где бумаги?
Женщина еле заметно подняла одну бровь.
– Вы уверены, что действительно хорошо себя чувствуете? – Она наклонилась близко-близко и заглянула в глаза.
«Доктор Граф И.Н.» – прочитал Адам на бейджике, приколотом к лацкану халата. Что-то закрутилось в голове: доктор Граф, графин, графиня…
– Да, уверен. Нормально, действительно нормально. Вас зовут Ирина Николаевна?
Доктор Граф кивнула и сказала санитару:
– Принесите книги и отстегните ремни.
Адам лежал на кровати счастливый. Он разглядывал свои книги. Вот два зачитанных до дыр тома «Тихого Дона». Вот «Легенды и мифы Древней Греции» Куна. Вот «Двенадцать стульев» и Юлиан Семенов. Вот «Остров Крым», вот Гоголь, вот Агата Кристи, вот «Имя розы»… а вот и злополучная «Собака Баскервилей» с иллюстрациями Кулика.
– Где рукопись отца? – вдруг, словно вскрикнув, спросил Адам санитара.
– Рукопись отца? – удивился санитар.
– Да! Я спрашиваю: где рукопись отца?
– Ее нет. Какая рукопись? Адам растер лоб.
– Где же она… Может, осталась на диске, может, в электронном виде… – стараясь не выдавать нарастающего беспокойства, Адам вновь обратился к санитару: – А калькулятор есть?
Санитар порылся в ящике раздолбанного письменного стола.
