Книга За чертой - Кормак Маккарти

Выкрутив шляпу, он отжал из нее кровь, вытер руку о штаны, отстегнул и стянул с коня седло, оставив его лежать, где упало, — прямо на дороге, вместе со всем остальным раскиданным барахлом, — и медленно повел коня сквозь кусты и по галечному наносу к реке. Холодная вода сразу набралась в сапоги; разговаривая с конем, он нагибался, зачерпывал шляпой воду и лил ее коню на грудь. На холоде конь сразу окутался паром, а его дыхание стало прерывистым и хриплым, так что если на слух, то дела были совсем плохи. Он приложил к ране ладонь, но кровь все равно сочилась между пальцами. Снял рубашку, сложил и прижал к конской груди, но рубашка вскоре пропиталась кровью, и кровотечение продолжалось.

Не обращая внимания на мокнущие в реке поводья, он гладил, похлопывал коня по холке, разговаривал с ним, потом, оставив стоять в воде, выбрался на берег и наковырял из-под корней ветлы полную жменю мокрой глины. Вернувшись, налепил ее на рану, разровнял и утрамбовал ладонью. Прополоскал рубашку, выжал, сложил в несколько раз, накрыл ею замазанную глиной рану и стал ждать, стоя в серых отблесках курящейся паром реки. Он не знал, уймется ли когда-нибудь кровотечение, но оно унялось, и, когда на восточной равнине заиграли первые бледные лучики солнца, все вокруг будто радостно замерло, птицы смолкли, а вершины отдаленных гор на западе, за суровой долиной Бависпе, восстали из рассветной мути, как сбывшийся сон мироздания. Конь повернулся и положил длинную костистую морду хозяину на плечо.

Он вывел животное на берег, к дороге, и повернул грудью к солнцу. Заглянул ему в рот, нет ли крови, но вроде бы ничего такого не заметил.

— Старина Ниньо, — сказал он. — Голубчик Ниньо.

Седло и седельные сумки оставил там, куда попа́дали. Истоптанную постель. Тело брата, наискось торчащее из покровов; одна желтая рука откинута. Медленно повел коня под уздцы, одновременно пытаясь прижимать запятнанную грязью рубашку к его груди. В сапогах хлюпала речная вода, он очень замерз. Они поднялись по дороге немного выше и вошли в рощу деревьев caoba,[862]которые почти полностью укрывали их от взглядов всех, кто бы ни шел вдоль реки, а потом он сходил обратно за седлом, седельными сумками и постелью. В последнюю ходку принес тело брата.

На взгляд казалось, что кости связаны воедино только внешним кожным покровом, будто сухой скорлупой, но, как ни странно, все держалось вместе, ничего не отвалилось. Став на дороге на колени, он вновь сложил как положено бесплотные руки, завернул тело в чехол скатки и восстановил обвязку, соединив между собой разрезанные куски веревок. К тому времени, когда он со всем этим покончил, солнце высоко поднялось, и он взял останки на руки, принес в рощу и положил наземь. И наконец опять сходил к реке, выстирал и отжал шляпу, набрал в нее речной воды и принес коню — посмотреть, станет ли тот пить. Нет, не стал. Лежал на палых листьях, рядом на листьях лежала рубашка, а глиняный компресс стал понемногу отлипать, и кровь снова побежала из раны, собираясь темной лужей среди мелких, свернувшихся чашечками сухих листьев красного дерева. Конь даже не поднял головы.

Билли вышел из рощи, поискал глазами вьючную лошадь, но той нигде видно не было. Сходил к реке, сел на берегу на корточки, прополоскал рубашку, надел ее, наковырял жменю свежей глины из-под ветлы, принес назад и, налепив новую глину поверх старой, сел в листья, пытаясь унять дрожь и наблюдая за конем. Через некоторое время опять вышел из рощи и двинулся по дороге искать вьючную лошадь.

Но так и не нашел. По дороге назад прихватил свою валявшуюся на обочине флягу, кружку и бритву и пошел к роще. Конь, дрожа, лежал в листьях. Билли выпростал из скатки одно из одеял, укрыл им коня, сел, положив ладонь коню на плечо, и вскоре уснул.

В испуге проснулся: снилось что-то жутковатое. Нагнулся к коню, который, мерно дыша, лежал в палой листве, потом глянул в небо — сколько там еще остается дня. Рубашка на нем почти высохла, он расстегнул кармашек, вынул деньги и разложил сушиться. Потом нашел в седельных сумках коробок хороших деревянных спичек, их тоже разложил. Сходил на дорогу к тому месту, где попал в засаду, и прочесывал придорожный чапараль, пока не нашел нож. Это был старомодный кинжал, выточенный из дешевого штык-ножа, клинок которого сделали более узким и обоюдоострым. Билли вытер его о штаны, вернулся и положил нож к остальным пожиткам. Потом отправился туда, где положил Бойда. К останкам уже нашли дорогу рыжие муравьи, и он, сев на корточки, долго за ними наблюдал, а потом встал и, растоптав всю их колонну, поднял брезентовый сверток и перенес его, пристроив на развилку одного из деревьев, после чего вернулся и сел рядом с конем.

Весь день на дороге никого не было. Вечером опять отправился искать вторую лошадь. Подумал — может быть, она ушла вверх по течению или ее забрали с собой бандиты, но, так или иначе, больше он ее никогда не видел. К приходу темноты спички высохли, он развел костер, поставил вариться фасоль и сел у огня, слушая, как шумит в темноте река. Ватного цвета луна, которая еще днем маячила на восточной стороне небосклона, встала прямо над головой, и он, лежа в одеялах, смотрел, не промелькнет ли на ее фоне летящая к верховьям, на север, какая-нибудь птица, но если она и мелькнула, то он этого не заметил и через какое-то время уснул.

В ночи, когда он спал, к нему подошел Бойд, сел на корточки у таинственно рдеющих углей, как прежде сотни раз это делал, его губы тронула легкая улыбка — не то чтобы циничная, но почти, — снял шляпу и, держа ее перед собой, заглянул в нее. В этом сне Билли знал, что Бойд умер, так что к прочности его бытия следовало подходить с осторожностью, ибо то, что требовало осмотрительности в жизни, в смерти предполагает то же самое, только в удвоенном размере, — нельзя ведь знать наверняка, какое слово или жест может привести к его исчезновению, уходу обратно туда, в ничто, откуда он теперь явился. Когда в конце концов Билли все-таки спросил его, каково это — быть мертвым, Бойд только улыбнулся, отвел взгляд и ничего не сказал. Они говорили о других вещах, и Билли все старался не просыпаться, силился не спугнуть невзначай этот сон, но призрак стал тускнеть и выцветать, и он проснулся, лежал, сквозь переплетение ветвей глядя вверх, на звезды, и пытаясь думать о том, что это за место, где сейчас может быть Бойд, но тут же заново осознал, что Бойд мертв, что его кости, завернутые в чехол от скатки, висят чуть поодаль на дереве, и тогда он уткнулся лицом в землю и зарыдал.

Утром сквозь сон услышал крики погонщиков, щелканье хлыстов и нестройное пение в лесу ниже по течению. Натянул сапоги и подошел туда, где на сухих листьях лежал конь. Его бок под одеялом вздымался и опадал (в глубине души Билли боялся, что увидит коня недвижимым и охладевшим), а когда он склонился к нему, конь повел на него одним глазом. В котором, словно в чаше, отразилось небо наверху, изогнутые деревья и нависшее над ним лицо хозяина. Он приложил к груди животного ладонь — туда, где глина запеклась, высохла и потрескалась. От крови шерсть вокруг сделалась жесткой и кололась. Он погладил коня по мускулистому плечу, заговорил с ним, а конь лишь медленно выдыхал через нос.