Книга Блеск и нищета куртизанок - Оноре де Бальзак

– Ты в граблюхах у Аиста, у тебя пять квалифицированных краж, три убийства… Последнее – убийство двух богатых буржуа. Судьи не любят, чтобы убивали буржуа… Тебя свяжут для лузки, и нет тебе никакой надежды!

– Все это я уже от них слышал, – отвечал жалобно Чистюлька.

– Ты знаешь мою тетку Жакелину, ведь она настоящая мать нашей братии!.. Так вот, я только что с ней побеседовал на глазах у всей канцелярии, и она сказал мне, что Аист хочет от тебя отделаться, так он тебя боится.

– Но, – сказал Чистюлька, и наивность его вопроса свидетельствовала о том, как сильно развито у воров чувство естественного права воровать, – теперь я богат, чего ж им бояться?

– Нам недосуг разводить философию, – сказал Жак Коллен, – Лучше поговорим о тебе.

– Что ты хочешь со мной сделать? – спросил Чистюлька, перебивая своего даба.

– Увидишь! И дохлый пес может на что-то пригодиться.

– Для других! – сказал Чистюлька.

– Я ввожу тебя в свою игру! – возразил Жак Коллен.

– Это уже кое-что! – сказал убийца. – Ну, а дальше?

– Я не спрашиваю, где твои деньги, я хочу знать, что ты думаешь с ними делать…

Чистюлька следил за непроницаемым взглядом своего даба; тот холодно продолжал:

– Есть у тебя какая-нибудь маруха, которую ты любишь, ребенок или дружок, нуждающийся в помощи? Я буду на воле через час, я могу помочь, если ты кому-нибудь хочешь добра.

Чистюлька колебался, им владела нерешительность. Тогда Жак Коллен выдвинул последний довод.

– Твоя доля в нашей кассе тридцать тысяч франков; оставляешь ты ее товарищам или отдаешь кому другому? Твоя доля в сохранности, могу ее передать нынче же вечером тому, кому ты захочешь ее отказать.

Лицо убийцы выдало его удовлетворение.

«Он в моих руках!» – сказал про себя Жак Коллен.

– Но не зевай, решай скорее!.. – шепнул он на ухо Чистюльке. – Старина, у нас нет и десяти минут… Генеральный прокурор вызовет меня, и у нас с ним будет деловой разговор. Он у меня в руках, этот человек. Я могу свернуть шею Аисту! Уверен, что я спасу Мадлену.

– Если ты спасешь Мадлену, добрый мой даб, то ты можешь и меня…

– Полно распускать нюни, – отрывисто сказал Жак Коллен. – Делай завещание.

– Ну, так и быть! Я хотел бы деньги отдать Гоноре, – отвечал Чистюлька жалобным голосом.

– Вот оно что!.. Ты живешь с вдовой Моисея, того самого еврея, что хороводился с южными Тряпичниками? – спросил Жак Коллен.

Подобно великим полководцам, Обмани-Смерть превосходно знал личный состав всех шаек.

– С той самой! – сказал Чистюлька, чрезвычайно польщенный.

– Красивая женщина! – сказал Жак Коллен, умевший отлично управлять этими страшными человекоподобными машинами. – Маруха ладная! У нее большие знакомства и отменная честность! Настоящая шильница. А-а! Ты все таки спутался с Гонорой! Разве не стыдно было тебе угробить себя с какой-то марухой? Малява! Зачем не завел честную торговлишку, мог бы перебиваться!.. А она работает?

– Она устроилась, у нее заведение на улице Сент-Барб…

– Стало быть, ты делаешь ее твоей наследницей? Вот до чего доводят нас эти негодницы, когда мы, по глупости, любим их…

– Да, но не давай ей ни каньки (ни гроша), покуда я не сковырнусь!

– Твоя воля священна, – сказал Жак Коллен серьезным тоном. – А дружкам ни гроша?

– Ни гроша! Они меня продали, – отвечал Чистюлька злобно.

– Кто тебя выдал? Хочешь, я отомщу за тебя? – с живостью сказал Жак Коллен, пытаясь вызвать в нем чувство, способное еще взволновать такие сердца в подобные минуты. – Кто знает, старый мой друг, не удастся ли мне ценою этой мести помирить тебя с Аистом?

Тут убийца, ошалевший от счастья, бессмысленно уставился на своего даба.

– Но, – сказал даб в ответ на это красноречивое выражение, которое приняла физиономия каторжника, – я теперь ломаю комедию только ради Теодора. Ежели водевиль увенчается успехом, старина, то для одного из моих дружков, а ты из их числа, я способен на многое…

– Если ты только расстроишь сегодняшнюю церемонию с бедняжкой Теодором, я сделаю все, что ты захочешь.

– Да она уже расстроена. Уверен, что выужу его сорбонну из когтей Аиста. Видишь ли, Чистюлька, коли ты не хочешь сгореть, надо протянуть друг дружке руку… Один ни черта не сделаешь…

– Твоя правда! – вскричал убийца.

Согласие между ними так прочно восстановилось и вера его в даба была столь фанатична, что Чистюлька не колебался больше.

Он открыл тайну своих сообщников, тайну, так крепко хранимую до сих пор. А Жак Коллен этого только и желал.

– Так вот! В мокром деле Рюфар, агент Биби-Люпена, был в одной трети со мной и с Годе…

– Вырви-Шерсть?.. – вскричал Жак Коллен, называя Рюфара его воровской кличкой.

– Он самый! Канальи продали меня, потому что я знаю их тайник, а они моего не знают…

– Э! Да это мне на руку, ангел мой! – сказал Жак Коллен.

– Как это так?

– Да ты погляди, – отвечал даб, – как выгодно человеку довериться мне безоговорочно! Ведь теперь твоя месть – козырь в моей игре! Я не спрашиваю тебя, где твой тайник. Ты скажешь мне о нем в последнюю минуту; но сейчас скажи мне все, что касается Рюфара и Годе.

– Ты был нашим дабом, ты им навсегда и останешься! У меня не будет тайн от тебя, – отвечал Чистюлька. – Мое золото в погребе у Гоноры.

– А не продаст тебя твоя маруха?

– Дудки! Она и знать не знает о моем рукоделии! – продолжал Чистюлька. – Я напоил Гонору, хотя эта женщина и на духу у кармана ничего не вызвонит (и на допросе у полицейского комиссара не проболтается). Только уж очень много золота!

– Да, тут может скиснуть самая чистая совесть! – заметил Жак Коллен.

– Стало быть, зеньки пялить на меня было некому… Вся живность спала в курятнике. Золото на три фута под землей, за бутылями с вином. А сверху я насыпал щебня и известки.

– Ладно! – сказал Жак Коллен. – А другие тайники?

– Рюфар пристроил свой слам у Гоноры, в комнате бедняжки… Она у него в руках, – боится, чтобы ее не обвинили как сообщницу в укрывательстве краденого и чтобы не пришлось ей кончить дни в Сен-Лазаре.

– Ах, ракалья! Вот как фараоново племя (полиция) заканчивает воспитание воров! – сказал Коллен.

– Годе стащил свой слам к сестре, прачке, честной девушке. А девчонка и не подозревает, что может заработать пять лет голодной! Парень поднял половицы, положил их обратно и задал винта!