Книга Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов

Сир Вильгельм взошел на трон и взял в руку символ герцогской власти, Нормандский меч с обнаженным острым клинком, как он это делал всегда в торжественных случаях. (Как сожалел я тогда, что со мною рядом не было Герара: вконец потеряв терпение из-за наших постоянных перемигиваний и кривляний, сенешал взял и разлучил нас.) Меня, признаться, разобрало сильное любопытство: прежде мне случалось бывать лишь на обычных приемах и пирах.

Будь у меня хоть маломальский дар писать полотна или миниатюры, я вложил бы все свое искусство в воссоздание образа сира Вильгельма таким, каким видел его в тот день. Я наполнил бы бездонной глубиной его агатовые миндалевидные глаза, постарался бы передать впечатление сильной воли этого человека, выражаемой его квадратным подбородком. Я изобразил бы рядом с ним епископа с тонзурой[52], и графа де Мортена, и других досточтимых сеньоров, собравшихся здесь. И тогда вы определенно заметили бы, что герцог превосходил их всех и статью, и изысканностью манер. Я не преминул бы нарисовать и массивный подиум, на котором возвышается его трон, зал с чередою арок, завешенных богатыми портьерами от холода и сквозняка. Мы, оруженосцы, неподвижные и безмолвные, стояли тогда за спиной нашего повелителя, взяв копья на плечо.

Камергер — он был писарем, принявшим постриг, — впустил какого-то человека. Имя его я запамятовал: впрочем, во всей этой долгой и трагической истории роль его была третьестепенной. Мне, по причине нежного возраста еще плохо разбирающемуся в людях, показалось, однако, что его приход был сродни появлению легких туч на ясном, мирном небе, предвещающих близкую грозу. Хоть волосы доходили ему до плеч, а лицо украшали усы, столь любезные сердцу каждого англичанина, можно было сразу догадаться, что он нормандец с головы до пят. К повелителю нашему он обратился на нормандском наречии, и герцог воздал ему высокие почести, ибо к чужеземным посланникам, откуда бы те ни являлись и какие бы вести ни несли, он всегда относился с большим уважением.

— Сир герцог, — продолжил чужеземец, — великий и благочестивый Эдуард, король Англии и мой повелитель, послал меня известить вас о скором прибытии того, кто после него есть первый человек в нашем королевстве. Я имею в виду Гарольда, сына Годвина, герцога Уэссекского и родственника короля. Мой повелитель Эдуард просит и требует, чтобы вы приняли Гарольда как его родного сына, ибо такой великой милости он был удостоен за личные заслуги, а также благодаря своему высокому положению и родству с королем.

На бледном лице Вильгельма не дрогнул ни один мускул. Пальцы его, должно быть, еще сильнее сжали рукоять меча. Одон нахмурил брови. Граф де Мортен, похоже, смутился и встревожился. А герцог промолвил в ответ:

— Пусть мой дражайший дядя король Эдуард знает — Гарольд будет принят как друг, со всеми почестями, коих он, без сомнения, заслуживает в соответствии с положением своим и как родственник короля. Однако хотелось бы знать, с каким поручением король отправляет его в Нормандию?

— Сеньор, цель его прибытия одна: клятвенно заверить вас, что воля Эдуарда относительно передачи вам в наследство английского престола будет исполнена во избежание смут и волнений. Предотвратить их под силу одному лишь Гарольду, ибо только он один будет стоять у смертного одра Эдуарда. Силы короля на исходе. Поговаривают, ему не дожить до того дня, когда будет закончено строительство Вестминстерского храма — дела всей его жизни. Удрученный скорбью и тревогами, он пожелал, чтобы его послание о прибытии Гарольда исходило из уст человека верного и преданного, и на эту роль он выбрал меня. Знайте же, сеньор герцог, он любит вас больше, чем Гарольда и других родственников, и уважает — но не только из любви или по нашему родству, а потому, что вы единственный, кто способен править в неуправляемом королевстве, тем паче что ему продолжают угрожать вторжением норманны, датчане и прочие разбойничьи орды…

После таких слов епископ, видать, успокоился. А Робер де Мортен даже возликовал. Однако герцог остался все таким же бесстрастным. Посланник продолжал:

— Назначая вас своим преемником, Эдуард прислушивался не только к зову сердца своего, но и к разуму, ибо он верит, что лишь вам одному под силу защитить его народы и положить конец бесконечным войнам, несущим страшное опустошение…

Я не запомнил, что было сказано вслед за тем, потому как дальнейший их разговор показался мне малозначительным. Посланник пробыл при дворе герцога лишь несколько дней. Король Эдуард велел ему возвращаться в Лондон как можно скорее — чтобы, как я полагаю, он случайно не повстречался с Гарольдом. Оказалось, что он был родом из Сен-Ло и доводился Герару дальним родственником, поэтому друг мой быстро завоевал его благорасположение. Как-то раз вечером англичанин шепнул ему на ухо:

— Если люди Гарольда станут предлагать тебе и друзьям твоим деньги или примутся что-либо выведывать, сей же миг ступай и предупреди своего герцога. Есть немало людей, души которых исполнены коварства — такие люди не считаются ни с чем: могут нарушить данное слово, воспользоваться юношеской доверчивостью.

Призадумавшись над его словами, Герар пришел ко мне и поведал об этом разговоре.

А тем временем, как это отражено и на Байейском полотне, Гарольд, прощаясь с королем Эдуардом, выслушивал его последние напутствия. Каковы были его истинные помыслы, знал ли он уже заранее, как поведет себя по прибытии в Нормандию? Глядя на полотно, понять это, увы, нельзя. Эдуард в короне и со скипетром в руке восседает на троне. Выходит, то была не просто беседа с глазу на глаз, а торжественная аудиенция. Гарольд и его оруженосец разводят руками — выражая скорее изумление, нежели гнев. Доподлинно не известно, что вышивальщицы хотели изобразить в этом фрагменте полотна — то ли прощание Гарольда с королем Эдуардом, то ли сцену аудиенции, когда Эдуард напутствует своего родственника перед отплытием в Нормандию. Загадочным и непостижимым мне здесь кажется и удивление Гарольда. Но в общем-то весь он тут — необузданный, ретивый, а стало быть, способный на любую крайность; благородство же, коим он так кичился, было всего лишь хрупкой скорлупой, прикрывавшей характер варвара, который он унаследовал от своего отца. Но к чему теперь порицать его? Следующий фрагмент-сцена также мало что проясняет в загадочном поведении Гарольда. Из нее явствует, что Гарольд вместе со свитой трогается в путь. На нем охотничье платье — короткие туника и плащ, перехваченный пряжкой на груди. Он весело беседует со своими приближенными. Не забыл он взять с собой и своего любимца сокола — дабы можно было охотой скрасить