Книга Три килограмма конфет - Нельма

— Они переспали. Втроём. Это была идея Яна: он предложил, они не отказались. Хотя Наташа тогда вряд ли что-то соображала, потому что была под кайфом, — он украдкой глянул на моё ошарашенное лицо и снова опустил взгляд, нахмурившись. — Это очень личное, Полин. Я вообще не должен был об этом узнать, и она, кажется, не догадывается, что я в курсе. И лучше пусть так оно и остаётся.

— Но как? То есть… они же с Яном встречались… я не понимаю? — растерянно лепетала я, оказавшись не в состоянии с первого раза усвоить эту информацию. Я знала, конечно, что отношения бывают разными, и чужие пристрастия в постели меня тоже мало волновали, будь то гомосексуализм, групповухи или настоящие извращения — главное, чтобы всё было осознанно и по взаимному согласию.

Но это ведь была Наташа. Наша боевая Натка, которая даже сучку Таню могла припугнуть одним лишь разъярённым взглядом, которая при нас так лихо отшивала наглых парней, что хотелось брать мастер-классы, а ещё каждую неделю находила новую причину, почему Дима Романов мудак и мне не стоит тратить на него даже свои слюни, и в этом оказалась полностью права. И как она могла пойти на всё это? Как могла сбежать к Яну после всего, что он делал?

— Яна в той компании боялись. У его семьи очень большие связи, деньги, да и сначала всю наркоту доставал именно он, это потом уже приносить её стал Ермилов со своим старшим братом, в чьей квартире вы тогда были. Поэтому против него никто не шёл: боялись попасть в немилость и вылететь из тусовки, где щедрые богатенькие детки с барского плеча бесплатно угощали дорогим алкоголем и наркотой тех, кто обеспеченных родителей не имел, но делал всё возможное, чтобы влиться и стать «своим». Наташа там была неприкосновенной, на неё даже взглянуть косо боялись, не говоря уже о том, чтобы обсуждать или сплетничать. Зато сам Ян мог её открыто оскорблять и посылать, и когда они сильно ругались, то он уходил в комнату трахаться с любой первой подвернувшейся девчонкой, а Наташа сидела и скулила под закрытой дверью.

— И они шли? Знали, видели, что происходит, и шли с ним?

— Только в очередь не выстраивались, — с горькой усмешкой покачал головой Максим, — поэтому я ничуть не удивился, когда Ян внезапно куда-то свалил и оставил почти бессознательную Колесову на Артёма, а тот попросил меня немного с ней посидеть. А когда она пришла в сознание, то впала в дикую истерику. Я вызвонил Тёму, и нам вместе кое-как удалось её успокоить, но он сам очень испугался и обо всём мне рассказал. Судя по всему, Наташа даже не поняла, что, кроме Тёмки, во время её истерики там был и я тоже — тогда мы с ним вообще были похожи, как две капли воды. И не думаю, что ей будет приятно узнать, а я никогда и никому об этом не рассказывал и не рассказал бы, не услышь ты всё сама.

— Это ведь получается… — у меня на языке так и крутилось «изнасилование», но произнести вслух просто не хватало духу. Не перед тем, чей ранее любимый брат принимал в этом участие. — Это… принуждение?

— Я не знаю, как это правильно назвать, Поль, — тяжело вздохнул он, наверняка и сам догадавшись, какую формулировку я подразумевала. — Она как бы была не против, но ей не хватило бы духу отказать Яну, даже предложи он ей почку наживую вырезать, и все это знали. И уж Артём-то знал получше многих, они ведь очень близко общались и до сих пор, несмотря ни на что, в отличных отношениях друг с другом. А тогда она… — Иванов замялся, и в этот раз у него покраснели даже уши, а голос окончательно стих, — тогда она плакала и спрашивала, как Ян мог просто уйти.

Меня тряхнуло от мороза, пробежавшегося по коже, и я быстро подтянула ноги на кровать, обхватила руками колени и упёрлась в них лбом, позволив вновь появившимся слезам щедро заливать свою одежду. Это всё было больно, так больно, словно кто-то воткнул вилы мне в грудь и проворачивал, неторопливо и с нажимом крутил их, наслаждаясь тем, как разрывалась кожа, дробились рёбра и все внутренности превращались в кровавое месиво.

То, что происходило между Наташей и Яном, не имело ничего общего с любовью. Это было ненавистью, манипуляциями, жестокостью, болезненной зависимостью — чем угодно, но не тем светлым и искренним чувством, ради которого стоит жить. И мне хотелось возвести руки к небу и спрашивать, как же она умудрилась, как же не поняла, как же позволяла так долго и планомерно уничтожать себя?

А потом спросить, как она выдержала всё это. Как вообще можно выдержать столько предательства от того, кого любишь, и не сойти с ума?

Понимание приходило ко мне медленно, подкрадывалось вместе с тёплыми мужскими ладонями, которые легли на плечи и провели по рукам, аккуратно схватили совсем уже заледеневшие пальцы. Вместе с дыханием Максима, которым он пытался мои пальцы отогреть, прерываясь лишь для того, чтобы пройтись невесомыми поцелуями по каждой костяшке. Вместе с тем, как он ловко подтянул плед и укутал меня в него, положил мою голову к себе на колени и нашёптывал на ушко какие-то банальные нежности.

Я впервые влюбилась по-настоящему именно в него. Были какие-то милые мальчики в моей первой школе, про которых я напрочь забывала при первых же незначительных проблемах с оценками. Был Дима Романов, тащиться по которому было равносильно вступлению в фан-клуб какой-нибудь восходящей звезды Голливуда. Но с Ивановым всё стало иначе, по-особенному, и совсем не в том смысле, как обычно хочется девушкам. Никакой сопливой романтики, роскошных букетов или трёх килограмм конфет, предшествующих нормальному приглашению на свидание или первому поцелую. Он швырнул в меня землёй, бесчисленное количество раз обозвал, довёл до слёз и помог искупаться в грязи. Он доводил меня придирками, изводил шутками и продолжает доставать своим талантом ляпнуть какую-нибудь дурость в самый неподходящий момент.

А я всё равно налюбоваться, наслушаться, надышаться на него не могла. Пыталась объяснить себе, что это потому что взаимно — первый раз, и возраст уже, гормоны бушуют и подталкивают в крепкие объятия. Но на самом деле просто любила его так, что передать словами это уже не получалось. Зато получалось прочувствовать. Потянуться ближе к нему и вдохнуть в себя воздух, только что вылетевший из его рта, а потом смаковать, перекатывать эту эфемерную сладость на языке и испытывать от этого блаженство.

И чем же я отличалась от Наташи, на самом-то деле? Я не знала о Максиме ничего, кроме того, что рассказывал он сам. И при этом умудрилась довериться ему настолько, что практически сбежала из дома, отдалась и готова простить всё, лишь услышав в его голосе грусть, хотя всегда считала себя разумной. Но эмоции брали верх, они с лёгкостью укладывали зародыш рациональности на лопатки и затыкали ему рот, не позволяя испортить момент, когда можно снова насладиться близостью любимого человека.

Натка же влюбилась в Яна совсем ребёнком и пронесла это чувство сквозь многие года, не сдаваясь и не отказываясь от него. Она оказалась готова на всё, даже, наверное, на слишком многое, чтобы быть вместе с ним, задействовав и детскую наивность, и юношеский максимализм, и девичью веру в «он исправится». Может быть, взамен всех тех жертв ей было достаточно просто вот так же лежать у него на коленях и прикрывать глаза от удовольствия, пока пальцы ласково перебирают волосы. Может быть, для неё он когда-то был, есть и будет совсем другим, таким, кто действительно смог бы оценить и заслужить её жертвы?