Книга История Англии - Андре Моруа

4. Сама королева, выйдя замуж за преувеличенно добродетельного Альберта, изменилась. Ее двор стал серьезным и семейственным. «Эта проклятая нравственность в конце концов все испортит», — говаривал лорд Мельбурн. Но лорд Мельбурн принадлежал к уже ушедшей эпохе, и набожный, благоденствующий, серьезный и семейственный Гладстон гораздо лучше представлял это царствование. Романы и комедии писались тогда для молодой королевы и добродетельной матери семейства. Ничто не должно было «вызвать краску на щеках этой молодой особы». «Панч» хвалили за то, что его могут читать «наши дети и жены». Не только порок, но и преступление были изгнаны из литературы, разве что были завуалированы сентиментальностью и юмором. Монархия, аристократия и литература поняли, что в этом новом мире избыток распущенности или искренности подверг бы опасности их привилегии. Чтобы лучше привить массам внушающую доверие респектабельность, правящие классы демонстрировали если не ее действительность, которая могла бы показаться бесчувственной, то по крайней мере видимость приличий. Впрочем, очень скоро для многих эти видимости стали привычками. Когда читаешь «Отца и сына» Эдмунда Госса, понимаешь, что состояние духа некоторых викторианцев недалеко ушло от состояния духа святых Кромвеля. Смесь серьезности, сдержанности и силы, которая отличает характер, свойственный времени, обнаруживается в черном рединготе и в высоком галстуке мужчин, равно как и в черных шелковых платьях и легендарных чепцах королевы Виктории.

Королева Виктория в 1852 г. Литография Томаса Магуайра

5. Если виги ради этого союза пожертвовали свободой своих нравов, то буржуа оставили радикализм своей мысли. Викторианская буржуазия исповедует снобизм, который по большей части консервативен; она приемлет рамки аристократического общества; она уважает их тем больше, что они открываются и для нее. Каждому человеку из средних классов нравится водить знакомство с титулованными особами, «и если он говорит, что не стремится к этому, не верьте ему». Долгое время низкопоклонство новых избирателей сводило на нет все последствия избирательной реформы. «Феодализм, — пишет Кобден, — с каждым днем занимает чуть больше места как в политической, так и в социальной жизни». Бэйджхот анализирует эту любопытную «почтительность» английской нации: «Каким бы странным это ни показалось, есть нации, где невежественное большинство желает, чтобы им управляло компетентное меньшинство. Оно отрекается от себя в пользу своей элиты. Англия — типичный случай таких почтительных наций». И в самом деле, около 1850 г. кажется, что народ согласен оставить привилегию голосования средним классам, а самим средним классам нравится, чтобы его представляли аристократы-профессионалы. Можно подумать, будто буржуа считают себя зрителями, которым нравится видеть, как превосходные актеры разыгрывают для них на великолепной сцене пьесу из роскошной жизни. Так что знатные английские семейства еще надолго сохранят, не вызывая жгучей ненависти, свои прекрасные парки, свой королевский образ жизни, свои жилища, построенные Иниго Джонсом, Джоном Ванбру, Кристофером Реном. Герцог Девоншир в Четсуорте (Chatsworth), герцог Ретленд в Бельвуаре (Belvoir), герцог Веллингтон в Вобурне (Woburn) держат настоящие маленькие дворы. В июне 1832 г., на следующий день после реформы, Дизраэли написал: «Режим герцогов, казавшийся вечным, только что рухнул». Скоро сам Дизраэли признает, что герцоги, которых он поспешил похоронить, чувствуют себя еще довольно хорошо, и будет домогаться союза с ними.

Джордж Уильям Джой. Сцена в омнибусе (Бейсуотерский омнибус). 1895

6. Это терпимое всеми сохранение баснословного богатства тем более удивительно, что условия жизни бедняков казались тогда еще более бедственными. Прекрасную английскую породу XVII в., сильную, бодрую, хорошо питавшуюся в деревне, сменяет бледный городской пролетариат. В простонародных кварталах больших городов смертность остается ужасающей. В лондонском Ист-Энде (бедный квартал) она в два раза больше, чем в Вест-Энде (богатый квартал). В Бате средняя продолжительность жизни джентльмена равна пятидесяти пяти годам, рабочего — двадцати пяти. Есть описания[50] нищеты и грязи, в какой жили тогда тысячи семей: фекальные массы в питьевой воде, зловонные дворы, где отказывалась расти трава, подтопленные гнилой водой подвалы, где спали вповалку по десять-двенадцать человек. Но конечно, сельская Англия еще не совсем умерла. В 1861 г. соотношение городского населения к сельскому равно 5 к 4, и придется ждать 1881 г., чтобы население городов стало в два раза больше сельского. Но и само сельское население не обрело своего равновесия. Сельскохозяйственный рабочий отныне счастливее в больших имениях, где «герцоги» строят солидные коттеджи, нежели в маленьких частных хозяйствах, которые с трудом выживают, за исключением некоторых периодов повышения цен. Что же касается городских рабочих, то условия их жизни медленно улучшаются в течение всего царствования. Мистер Клэпем показал, что наихудшим моментом было начало века. До Пила пища народа была дорогой. Но свобода торговли понизила стоимость жизни, и в начале первой декады 1850 г. заработная плата начала подниматься. В 1865 г. она выросла по сравнению с заработной платой 1845 г. на 20–25 %; в свой черед поднялись и цены, но на хлеб, например, не больше 12 %. Покупательная способность рабочих, таким образом, повышалась. В то же время сберегательные кассы, кооперативные общества помогали им легче переносить время кризисов. Впрочем, начиная с 1850 г. английские рабочие отказались от прямого действия и, подобно буржуа, стали надеяться (как раз в то время, когда Ренан писал «Будущее науки»), что машины и открытия приведут к новому золотому веку.

Дети лондонских трущоб. Фотографии конца XIX в.

Дж. Мак-Нивен. Интерьер Хрустального дворца, построенного к открытию Всемирной выставки 1851 г. в Лондоне. Литография. 1851

7. Таким образом, все викторианцы, и богатые и бедные, начали верить в прогресс. Наука внушала им религиозное благоговение. Средние века видели во вселенной только следствие свободного волеизъявления Бога; XVIII в. пытался примирить разумную веру с природными законами; в XIX в. многие ученые полагали, что наблюдают совершенно механический мир. «Основы геологии» Лайеля и «Происхождение видов» Дарвина пошатнули библейские теории и дали людям того времени иллюзию, будто они обнаруживают в эволюции живых существ столь же точные законы, как и законы материального мира. Сама философия становится «материалистической». Герберт Спенсер, ум простой и фальшивый, столь же универсальный, как Огюст Конт, но настолько же поверхностный, насколько Конт был гениальным, блистал «необычайным талантом городить общие идеи вокруг незначительных фактов», чем завоевал не только английскую публику, но и среднего читателя по всему свету, одарив его своей философией эволюции, применимой ко всем наукам, включая мораль и политику. Это время универсальности, веры в научный и материальный прогресс, время пацифизма и промышленности нашло превосходный символ во Всемирной выставке 1851 г., организованной принцем Альбертом с чисто немецкой серьезностью и стремлением к совершенству. Грандиозность Хрустального дворца, восторги толп, атмосфера национального примирения после волнений реформы и чартизма произвели большое впечатление на англичан, многие из которых впервые сели на поезд и увидели Лондон.