Книга Могикане Парижа. Том 2 - Александр Дюма

— Нет! Добрые люди им помогут.

— Ах, как вы ошибаетесь, бедный Жюстен! Вальженезы — как сторукий Бриарей. Достаточно им протянуть одну руку, как перед вами распахнется дверь темницы. А остальные девяносто девять рук будут обвиты вокруг вашего семейства плотным кольцом, через которое никто не посмеет проникнуть со своей жалостью. Добрые люди помогут вашей матери и вашей сестре?!. Кого вы подразумеваете под добрыми людьми? Поэта Жана Робера, который сегодня богат, как господин Лаффит, а завтра — беднее вас? Художника Петруса, который витает в мире фантазий, пишет картины для себя, а не для публики, и живет не на то, что зарабатывает, а проедает скудное наследство? Врача Людовика, талантливого, заслуженного, даже гениального, если угодно, но не имеющего практики? Может быть, меня, бедного комиссионера, который живет одним днем и не знает, что будет завтра?.. Ваши мать и сестра — истинные христианки и могут надеяться на помощь Церкви? Но один из самых влиятельных кардиналов нашего времени — родственник Вальженезов. Комитет благотворительности?

Председатель комитета — тоже Вальженез. Может быть, ваши родные смогут прибегнуть к помощи префекта Сены или министра внутренних дел? Они получат разовое пособие в двадцать франков, да и то вряд ли, если станет известно, что их сын и брат арестован по подозрению в совершении преступления, караемого каторгой!

— Но что же остается делать? — вскипая от бешенства, вскричал Жюстен.

Сальватор еще сильнее сдавил плечо Жюстена и пристально на него посмотрел.

— Что бы вы стали делать, Жюстен, — спросил он, — если бы дерево грозило вот-вот рухнуть на вашу голову?

— Я срубил бы дерево, — отвечал Жюстен, начиная понимать метафору друга.

— Что бы вы сделали, если бы дикий зверь вырвался из клетки и побежал по улицам города?

— Я взял бы ружье и пристрелил его.

— Значит, я в вас не ошибся. Слушайте же, что я вам скажу, — тожественно произнес Сальватор.

— Кажется, я вас понимаю, Сальватор, — проговорил в ответ Жюстен и опустил свою руку другу на колено.

— Разумеется, — продолжал Сальватор, — тот, кто, желая отомстить за полученное оскорбление, переворачивает с ног на голову весь город, кто в отместку за сожженный дом поджигает целый город, — тот дурак, злодей или безумец. Но тот, кто познал язвы общества и сказал себе: «Я измерил зло и хочу найти средство для всеобщего спасения», — тот поступит как настоящий гражданин и честный человек. Жюстен! Я один из отчаявшихся членов большой человеческой семьи, угнетаемой несколькими интриганами. В юности я погрузился на самое дно океана, именуемого миром, и, как ныряльщик Шиллера, вернулся, охваченный ужасом. Я углубился в себя и стал размышлять о страданиях себе подобных. Я наблюдал, как одни, словно вьючные животные, сгибаются под тяжестью непосильной работы, а другие, как бараны, безропотно идут на бойню. И мне стало стыдно за людей, за себя; я сам себе напоминал человека в лесу, который, спрятавшись за дерево, молча наблюдает, как на другого человека напали грабители, обирают его, бьют, а потом лишают жизни, — наблюдает, вместо того чтобы прийти ему на помощь. И, страдая в душе, я сказал себе, что любому горю, кроме смерти, помочь можно, и даже смерть всего-навсего индивидуальное зло, не представляющее угрозы для всего вида. Когда однажды умирающий показал мне свои раны, я спросил:» Кто тебя так?», он ответил:» Общество! Тебе подобные!» Я прервал его и возразил: «Нет, это не общество! Нет, не мне подобные тебя избили! Я не считаю себе подобными тех, что подстерегают тебя в лесу и отнимают кошелек; тех, что связывают тебе руки и вонзают в горло нож. Это злодеи, которых необходимо уничтожить; это ядовитые сорняки, которых надо вырвать с корнем». — «Разве я могу это сделать? — спросил раненый. — Ведь я один!» — «Нет! — возразил я, протянув ему руку. — Нас двое!»

— Нас трое! — хватая Сальватора за руку, вскричал Жюстен.

— Ошибаешься, Жюстен: нас пятьсот тысяч!

— Отлично! — воскликнул Жюстен, и глаза его радостно заблестели. — И пусть Бог, который меня слышит, отвернется от меня в тот день, когда я забуду свои слова или откажусь от них.

— Браво, Жюстен!

— Долой ничтожное правительство идиотов, интриганов и иезуитов, нагло называющее себя правительством Реставрации, которое на самом деле проводит во Франции политику, угодную иностранцам!

— Довольно! — остановил его Сальватор. — Приходите в пять часов ко мне и предупредите домашних, что дома ночевать сегодня не будете.

— Куда мы пойдем?

— Узнаете об этом в пять часов.

— Оружие взять?

— Это ни к чему.

— Итак, в пять часов?

— В пять!

Молодые люди расстались. Как видели читатели, им хватило нескольких минут: одному — чтобы сделать предложение, другому — принять его, хотя оба могли поплатиться за это головой.

Но таково уж было умонастроение в ту эпоху. Воспоминание о неприятеле, захватывавшем Францию дважды, делало храбрыми самых робких, свирепыми — самых незлобивых. Отвратительное и страшное вторжение, которое для поколения 1860 года не более чем исторический факт, для молодежи 1827 — го было огненным и кровавым видением. Каждый из нас, в провинции, помнил о раненных в боях при Монмирае, Шампобере и Ватерлоо, на холме Сен-Шомон и у заставы Клиши. Ненависть была поистине всенародной, а слова Лафайета» Восстание — святейшая обязанность каждого!» стали девизом Франции.

В тот день когда мы расскажем о той эпохе в контексте всеобщей истории, мы проявим к ней большую справедливость с точки зрения философа, чем сегодня, когда говорим с точки зрения романиста.

В пять часов Жюстен был у Сальватора. Сальватор представил Жюстена Фраголе.

— Я тебе обещал найти аккомпаниатора и учителя пения для Кармелиты и теперь наполовину исполнил свое обещание. Жюстен! Вы помните красивую девушку, умиравшую в Мёдоне? Она очень страдает. Она наша сестра. Я обещал ей через Фраголу вашу помощь, а также помощь господина Мюллера.

Жюстен в ответ лишь улыбнулся, предоставляя себя в полное распоряжение Сальватора.

— А теперь идемте! — приказал тот.

Он обернулся к Фраголе, поцеловал ее скорее по-отечески (хотя Сальватор годами был молод, в страданиях он возмужал до срока), чем как возлюбленный, и первым спустился по лестнице, приказав огорченному Брезилю охранять хозяйку дома.

Жюстен молча последовал за ним.

Не говоря друг другу ни слова, они прошли ту часть Парижа, что простирается от площади Сент-Андре-дез-Ар до заставы Фонтенбло.

Видя, что Сальватор собирается выйти из города, Жюстен нарушил молчание.

— Куда мы идем? — спросил он.

— В Вири-сюр-Орж, — отвечал Сальватор.

— Что такое Вири-сюр-Орж?

— Не догадываетесь?