Книга Писатели и советские вожди - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1980-е гг. Ирина Ильинична Эренбург подтвердила мне, что ее отец весной 1938 г. писал Сталину дважды. Письмо Сталину от 21 марта хранится в Президентском архиве, оно опубликовано в 1997 г., и в той публикации о втором письме ни слова не сказано. На мой запрос в АПРФ о втором письме Сталину 1938 г. мне сообщили, что в АПРФ его нет. Но в том же деле архива Сталина, где хранятся письма Эренбурга 1934–1950 гг., лежит апрельское 1938 г. письмо Эренбурга редактору «Известий» Я. Г. Селиху, которое и проясняет всю ситуацию. Вот это письмо:
Дорогой Яков Григорьевич,
я решил в нескольких строках резюмировать то, что я сказал Вам этой ночью, чтобы Вам было удобнее со всей точностью привести мои соображения.
Вы меня спросили, как я отнесся бы к моему переезду в Москву. Я считаю, что вся моя подготовка, весь опыт — 27 лет прожитых на Западе таковы, что при настоящей напряженной обстановке я могу с большей пользой работать на Западе. Далее: я начал сейчас литературную работу, для завершения которой мне необходимо было бы остаться еще некоторое время в Париже.
Однако мы живем в военное время, и каждый боец должен относиться с безграничным доверием к командирам. Поэтому, если правительственные и партийные органы найдут полезным мою работу здесь, я отнесусь с полным доверьем к их решению. Это ясно само собой и не нахожу даже нужным на этом настаивать.
Я высказываю свое мнение по существу, как Вы просили: если авторитетные товарищи найдут это возможным, я хотел бы сейчас продолжить мою литературную работу и собирание материала для новой книги на Западе. Если будет найдено желательным мое постоянное пребывание в Москве, я смогу вернуться сюда примерно через два месяца, ликвидировав в Париже мои дела личные и литературные, квартиру и пр.
С приветом
Это письмо Эренбурга Селиху в архиве Сталина предваряется такой запиской заведующего Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) А. Е. Никитина:
Т. Поскребышев, посылаю Вам материал к имеющемуся у Вас делу Эренбурга.
Выстраивается следующая цепочка событий. Я. Г. Селих отправить письмо Эренбурга напрямую Сталину не решился, он отправил его своему партийному начальству, а уже зав. Отделом ЦК, который был в курсе эренбурговских дел, переслал его письмо Поскребышеву, чтобы тот поступил, как считает правильным. Так письмо попало к Сталину. На это Эренбург и рассчитывал, так письмо Селиху он и писал. Он и воспринимал свое письмо Селиху именно как прямое письмо Сталину. Это не опровергает мемуаров Эренбурга, но уточняет их. В самом деле, из текста письма Селиху следуют два вывода. Во-первых, что, выслушав ночью переданный ему Селихом устный отказ вождя отпустить Эренбурга за границу (судя по письму Селиху, отказ этот не был абсолютно жестким, да и дело Эренбурга продолжало лежать у Поскребышева), Эренбург по существу с ним не согласился. Он повторил аргументы в пользу своего отъезда и попросил передать их «руководящим товарищам» (дипломатично не упоминая имени Сталина). Во-вторых, ясно, что, обдумывая сложившуюся ситуацию дома, Эренбург понял, что при устной передаче его соображений «наверх», возможны опасные неточности. Это обстоятельство заставило его днем изложить свои соображения письменно. Судя по тщательности формулировок этого изложения, Эренбург понимал, что фактически пишет не Селиху, а Сталину (именно так он квалифицировал это письмо и в 1938-м, рассказав о нем родным, и 23 года спустя, работая над мемуарами). Письмом на имя Селиха Эренбург демонстрировал Сталину, что считает для себя немыслимым вторично занимать время вождя своим вопросом, и в то же время не считает свой вопрос решенным окончательно. Что касается доводов, то Эренбург сжато повторил соображения государственной целесообразности своего возвращения в Испанию, психологически безошибочно подтвердив полную готовность принять любое решение «руководящих товарищей». Все это сжато повторяло аргументацию письма Сталину от 21 марта. Новым являлось одно: в случае вторичного отказа, вместо разрешения съездить в Париж и забрать вещи и книги, переданного Селихом для жены писателя, Эренбург просил позволить ему самому съездить в Париж, чтобы в течение 2 месяцев ликвидировать там все «дела».
Письмо Эренбурга Селиху достигло Сталина (никто другой не мог взять на себя разрешение Эренбургу выехать за границу), и, видимо, обратным ходом по той же цепочке положительный ответ вернулся к Эренбургу. Завершение сюжета описано в книге «Люди, годы, жизнь» лаконично: «В последних числах апреля мне позвонили из редакции: „Можете идти оформляться, вам выдадут заграничные паспорта“»[971].
Перед отъездом Эренбург встретил Кольцова возле здания «Правды». Снова цитирую мемуары «Люди, годы, жизнь»: «Он сказал: „Кланяйтесь моим, да и всем, — потом добавил: — А о том, что у нас, не болтайте — вам будет лучше. Да и всем — оттуда ничего нельзя понять…“ Подал руку, улыбнулся: „Впрочем, отсюда тоже трудно понять“»[972]. Эренбург с женой ехали через Ленинград, потом до Хельсинки. «В Хельсинки была еще одна пересадка. Мы сидели с Любой на скамейке в сквере и молчали: не могли разговаривать даже друг с другом…»[973].
Больше они с Кольцовым не виделись, с июля 1937-го их переписка прекратилась — делами Ассоциации писателей Кольцов больше не занимался…
В конце 1938 г., как было упомянуто, Кольцов встретился со Сталиным в Большом театре. Сталин повторил игру с Бухариным 7 ноября 1936-го, когда, увидев его на Красной площади, пригласил подняться на трибуну Мавзолея. С Кольцовым это было так (встречу со слов Кольцова описал Б. Ефимов): «Это было в Большом театре на каком-то правительственном спектакле. Сталин заметил Кольцова в зрительном зале и велел его позвать. „Вождь и Учитель“ был в хорошем настроении, шутил с окружающими . Описывая мне детали этой встречи, брат отметил, что у него появились золотые зубы, а широкие штаны, заправленные в сапоги с короткими голенищами, придавали ему „какой-то турецкий вид“. С Кольцовым Хозяин разговаривал вполне дружелюбно, интересовался делами в „Правде“ и в Союзе писателей. Потом прибавил:
— Товарищ Кольцов. Между прочим, было бы неплохо, если бы вы сделали для столичной писательской братии доклад в связи с выходом в свет „Краткого курса истории ВКП(б)“. После этой встречи у нас немного отлегло от сердца…»[974]. Это было в начале декабря 1938-го. Вечером 12 декабря Кольцов сделал в ЦДЛ рекомендованный Сталиным доклад, после чего заехал в редакцию «Правды» поработать, там его и арестовали…
Эренбург вспоминал в мемуарах: «О судьбе Кольцова я узнал еще в Барселоне — накануне развязки. В Париже ко мне приходили сначала Лиза (Ратманова, вторая жена Кольцова. — Б.Ф.), потом Мария Остен (Грессхенер). Обе уехали в Москву. Лиза плакала, говорила, что Михаил Ефимович, еще будучи в Испании, хворал: „Может быть, мне удастся передать ему лекарство“…»[975].
