Книга Повседневная жизнь Тайной канцелярии - Елена Никулина

Во главе учреждения при Анне стоял его новый – точнее, старый – начальник Андрей Иванович Ушаков. Вчерашний опальный гвардеец, подписывавший ограничительные проекты в феврале 1730 года, стал необходимым и верным слугой. Власть, как и при Петре Великом, использовала массовое доносительство в качестве инструмента «обратной связи» с подданными. Указ от 10 апреля 1730 года, предписывавший доносить на ближнего «без всякого опасения и боязни того ж дни», провозглашал: «Лучше донесеньем ошибиться, нежели молчанием».

Однако воссозданная Тайная канцелярия так и не обрела в Москве постоянного места. Случалось (например, во время следствия над фельдмаршалом В. В. Долгоруковым в декабре 1731 года), что допросы производились «в прежней оружейной палате да на конюшенном дворе, где был застенок».[649] По старинке к Ушакову отправляли людей, заявивших «слово и дело» по исключенному из компетенции его ведомства «третьему пункту»; таких Тайная канцелярия передавала для следствия в соответствующие ведомства.

Вскоре императрица приняла решение о переезде в новую столицу – заброшенный было в царствование Петра II (1727–1730) Петербург. С собой Анна забрала Ушакова и часть его людей, которые временно стали именоваться «походной канцелярией розыскных дел». Работа не прерывалась: первый протокол был составлен 13 января 1732 года прямо в пути – «в присудствии в Новгороде». В Москве же остался секретарь Василий Казаринов с протоколистом, канцеляристом, двумя подканцеляристами, четырьмя копиистами, двумя сторожами и двумя «заплечными мастерами» – Максимом Окуневым и Матвеем Шелковниковым; туда же «на укрепление» оставшихся кадров был отправлен секретарь Сената Степан Патокин. По инерции Тайная канцелярия еще несколько месяцев именовалась в документах «походной», но с сентября 1732 года это определение больше не употреблялось.

По прибытии в Петербург Ушаков потребовал, «чтобы для правления в походной Тайной канцелярии секретных дел для содержания колодников в петербургской Петропавловской крепости отвести прежние покои, где имелась наперед Тайная канцелярия». Эти помещения оказались к тому времени уже занятыми… церковью; комендант крепости предоставил Ушакову другие «особливые покои, где имелась оптека», а «для содержания де колодников имеютца во оной крепости казармы». Отдельно в двух казармах у Кронверкских ворот хранился запечатанный архив прежней Тайной канцелярии 1718–1726 годов. В 1731 году Андрей Иванович приказал его раскрыть, и оказалось, что дела «явились в воде»; пришлось двум гарнизонным офицерам переносить их в другое помещение, «пересушить при себе секретно» и вновь «запечатать».[650]

Судя по всему, вершители многих человеческих судеб были людьми богобоязненными – помещения канцелярии украшали иконами: в сенях хозяев и «клиентов» встречал лик святого Василия Великого; в «секретарской» висел «образ распятия Господня», в «подьяческой светлице» – икона «пресвятой Богородицы». На стене главной, «судейская светлицы» в три окна рядом с иконой Богородицы находилось зеркало; из предметов обстановки в документах называются большая «ценинная» (изразцовая) печь и столы «дубовый» и «каменный». В других помещениях располагались «конторки», «чюлан» и теплый «нужник».[651]

В этой обстановке трудился немногочисленный штат Тайной канцелярии. Никаких трудовых или дисциплинарных конфликтов в 1732 году не происходило. Судя по всему, Андрей Иванович был доволен своими подчиненными. Жалованье за последнюю «сентябрьскую» треть года отличившимся было выдано «с прибавкою» – копиисту Ивану Набокову к его окладу в 40 рублей добавили 15 рублей, а его коллеге Ивану Андрееву – 20 рублей к 30-рублевому окладу. Ведь подьячие сыскной службы, в отличие от чиновников других ведомств, «кормиться от дел» и челобитчиков не могли, поскольку в их конторе, «кроме секретных, других дел не имеетца».

За год их усилиями были завершены более сотни дел и оформлены 262 протокола – примерно по 22 в месяц; беловые экземпляры каждого документа на следующий после составления день подписывались самим Ушаковым и аккуратно переплетались в особую книгу по третям года; в таком виде они, к радости историков, отлично сохранились. В этих документах подводились итоги следствия по конкретным делам, фиксировались полученные указания и определялись дальнейшие направления «розыска». По делам проходили – в качестве доносчиков, подозреваемых или свидетелей – от трех-четырех до нескольких десятков человек.

В 1732 году в некоторых случаях при слушании дел и составлении протоколов вместе с Ушаковым присутствовали кабинет-министры – Гавриил Иванович Головкин, Андрей Иванович Остерман и князь Алексей Михайлович Черкасский. В журнале самого Кабинета эти заседания отмечались одной-двумя фразами, а подробно фиксировались в протоколах Тайной канцелярии. Так, в сентябре 1732 года министры втроем слушали доклад по делу «ростриги Осипа», а 14 декабря вновь вернулись к нему: читали «тетради» преступника и слушали экстракты о проходивших по данному «розыску» Степане Колобове – вагенмейстере двора царской сестры, герцогини Екатерины Иоанновны, дворовом человеке бывшего кабинет-секретаря Алексея Макарова Федоре Денисове, московских посадских Алексее Кузнецове и Иване Лонцове (последних приговорили выпороть плетьми). Господа министры, лично ознакомившись с бумагами, изъятыми у привлеченного по делу юного ученика Спасского училища Миши Красильникова, усмотрели, что в них «нет важности», и постановили оставить их владельца без наказания.[652] 17 октября кабинет-министры с Ушаковым разбирали дело о «пашквильных письмах» «омелницкого жителя» Кондратия Телиленского, подавшего донос на самого гетмана Украины Даниила Апостола, и в тот же день рассматривали вопрос о побегах украинских крестьян в Запорожье и самовольном посещении Сечи казацкими атаманами Григорием Великово и Дмитрием Шарпенко. (После перехода запорожцев на сторону Мазепы Сечь была разорена, а беглые казаки нашли пристанище в турецких владениях. До получения ими в 1734 году от императрицы позволения вернуться общение с изгнанниками могло расцениваться как государственное преступление.) Следом шел вопрос о миргородском казаке Семене Тимофееве, «вымыслившем» ложный донос на писаря Игната Канеевского, и о братьях Мировичах (о них пойдет речь ниже). 26 октября Черкасский, Остерман и Ушаков вынесли решение по делу Телиленского: доносчик был признан злостным «пашквилантом» и заслужил кнут, рваные ноздри и ссылку в Сибирь.[653] По окончании слушаний их участники оставляли на протоколах свои подписи.

Перечисленные в бумагах лица в период следствия находились под надзором киевского генерал-губернатора генерал-аншефа И. фон Вейсбаха. Однако Украина в то время еще воспринималась отчасти как заграница, потому подобного рода «политические» дела рассматривались с участием высших должностных лиц империи.