Книга Хроника смертельной весны - Юлия Терехова

А стрела, выпущенная неосторожно, все неслась во времени и пространстве, заглушая свистом стоны женщины, хриплое дыхание мужчины и шелест старых газетных страниц. Кинозвезды, афганские беженцы, миллионеры, чернокожие иммигранты, сомалийские пираты, президент, похожий унылым лицом на рыбу-каплю[402], и его горбоносый предшественник[403], участники палестино-израильского конфликта, бастующие нормандские рыбаки, жюри Каннского фестиваля, бретонские фермеры, поливающие молоком мостовые Парижа — кто с восторгом, кто с неодобрением, кто с завистью, кто с вожделением — следили за полетом этой стрелы.

«Il y a de quoi tomber fou!»[404] — воскликнула Жюльет Бинош, застыв на красной дорожке.

«А вы знаете, что он убийца? — заметил мсье Олланд. — По-хорошему, по нему давно плачет гильотина».

«Согласен, — кивнул мсье Саркози. — Стоит отдать его палачу».

«Ах нет, что вы! — умоляюще воскликнула одна из нормандских рыбачек. — Давайте еще посмотрим! Вы всегда успеете приговорить его к смерти».

«Омерзительный мужской шовинизм! — воскликнула профсоюзная дама, общеизвестная лесби. — Полюбуйтесь, как он подмял ее под себя, не то что шевельнуться, вздохнуть не дает! Quelle honte![405]»

«Такую, как она, я бы живьем закопал в землю, — осклабился Абдивали Мусе, сомалиец, приговоренный к пожизненному сроку за издевательства над заложниками, — или отдал бы команде — они скучают в море».

«Бедная, бедная, — заплакала Махрибан, подорвавшаяся на противопехотной мине молодая афганка. — Что с ней будет потом? Ведь совершенно очевидно — у нее помутился рассудок».

«Oh, non, ma belle, — возразила Жюльет. — C’est l’amour, bien sûr!»[406]

— Открой глаза, Катрин! — словно издалека, донесся перехваченный ненасытным желанием голос. — Открой глаза и посмотри на меня!

«Катрин, открой глаза. Я хочу, чтоб ты видела меня. Ты ведь не закрывала глаза, когда была с Орловым? И не смей отворачиваться».

— Моя, наконец — моя! Счастье мое… любовь моя…

«Я вырезал на тебе мои инициалы. Скоро рана заживет, но шрам останется навсегда. Как и я».

Нет, нет, прочь страшные воспоминания. Это все было не с ней, с какой-то другой женщиной. И истязал ее не он, а совсем другой человек — кровожадное, безумное чудовище. «Мечта моя, — твердил он в душной комнате композиторского коттеджа. — Я так хочу тебя… Я так люблю тебя»

«Перестань думать о том дне, Катрин. Все в прошлом». Ах, если б она могла!

«Она все равно не способна забыть, — авторитетно заявила чернокожая девочка, замученная французским солдатом в одной из африканских стран. — Она всегда будет помнить. Может, все же лучше гильотина? Его голова прекрасно бы смотрелась dessous du соuperet»[407].

«Пусть хотя бы напоследок они будут вместе, — тихо оборонила Жюльет. — Конечно, недолго. Ах, как это все печально. Как беспощадна жизнь…»

07.25, 26 апреля, Париж, Берси

…Сердце билось у ее виска: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Чье сердце так бьется — серийного убийцы или изысканного интеллектуала? Который из них с ней сейчас?.. Судорожно вздохнув, Катрин открыла глаза.

Когда они перебрались в комнату, Катрин помнила смутно: «Катрин, милая… Здесь диван есть…» Ей было все равно, ей не мешал ни разломанный зонт, ни жесткий рюкзак под головой, ни глянцевый журнал, шелестящий под коленкой… Ее затапливал ослепительный свет, бушующее сияние — она не знала, что это называется — счастье…

Незнакомая комната, нищая обстановка, низкие скошенные потолки с мансардными балками. И ее косы разметались по груди того, кого она еще недавно ненавидела, как смертельного врага. Тук-тук, тук-тук… Она приподняла голову и увидела небольшой поперечный шрам у его левого соска — прямо у сердца. Скользнула взглядом дальше — еще один, на животе, сантиметров на пять выше пупка — на этом глубоком шраме не отросли волосы, и он легко различим. «След от пули Мигеля, — она помнила, как выглядела эта ужасная рана. — Странно, как он выжил? Его спас Александр, больше некому. А шрам на груди — как от ножа. Что с ним происходит? Чем он занимается?»

Катрин попыталась встать, но ей мешала рука, крепко обхватившая ее за талию… Черты спящего рядом мужчины казались спокойными, даже безмятежными, но Катрин угадывала усталую тревогу в уголках крепко сжатых губ и глубокой морщине, залегшей меж светлых бровей. «Неужели это произошло? Еще вчера… или сегодня… Думала, больше никогда его не увижу. И вот, увидела… Увидела? Стыдливый эвфемизм… Что ж я наделала… Что же теперь будет?» Она осторожно убрала его руку.

«Катрин», — пробормотал Олег, и его рука оказалась на прежнем месте. Катрин все же высвободилась и осторожно, не желая его разбудить, поднялась с дивана. Оглядела мансарду — более убогое жилище было трудно себе представить. Олег, эстет и гедонист[408], неужели он живет здесь? И что заставляет его жить в таких условиях? На стене тикали часы — половина восьмого утра. Целая ночь промелькнула — когда?

Катрин с трудом нашла туалет — сначала приняв его за стенной шкаф. Ничего похожего на душ или ванную ей не попалось — она ополоснулась прохладной водой на крохотной кухне — вернее, в кухонном углу.

Накинув на себя первое, что подвернулось под руку — белую мужскую рубашку, Катрин небрежно подвернула рукава и распахнула высокое, от пола до потолка, окно, которое, однако, оказалось балконом. Вернее, подобием балкона — крохотный выступ в полметра, огороженный литой фигурной решеткой и украшенный розовыми петуньями. Она сделала шаг вперед, и вот уже прохладный утренний ветерок обвевал ее разгоряченное тело, чуть трепал распущенные волосы…

Она оглядывала раскинувшийся перед нею город с видом победительницы, выигравшей решающее сражение в войне. Только против кого же была эта война? Против Сергея, человека, который спас ей жизнь и рассудок? Против маленького сына, тоскующего по мамочке в далеком Лондоне? И во имя чего? Во имя любви к тому, кого и человеком-то трудно было назвать? И не обольщается ли она, Катрин, что победила в этой войне? Можно ли назвать произошедшее в клоповнике несколько часов назад — победой? И не заблуждается ли она, Катрин, принимая за победу самое жестокое поражение в своей жизни? Но впервые за много лет она дышала полной грудью и ощущала за спиной крылья свободы — или же иллюзию крыльев?..