Книга Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова - Лев Данилкин

«Господин Гексоген» начинается с того, что — какой замечательный абзац, настоящее стихотворение в прозе, тургеневской прециозности — в осеннем московском воздухе капелькой йода расплывается странная горечь, знаменующая свертывание одной эпохи и близкий приход другой; весь роман буквально сочится этой горечью, разлитой по каждой странице; драматизм ситуации 1999 года ощущается удивительно пронзительно.

В марте прямо в грозненском аэропорту чеченцы похищают генерала Шпигуна и отрезают ему голову. Весной начинается цикл яростных передач Доренко, в том числе про Скуратова, накопавшего компромат на ельцинскую семью; его испепелили в два счета, как только была показана пленка с похожим на генпрокурора голым человеком в постели с двумя женщинами («Куда пошла? Я санкции не давал!»). В начале августа ни с того ни с сего — и подозрительно кстати, словно по заказу — группировка чеченских ваххабитов вторгается в дагестанские села Чабанмахи и Карамахи.

Помнит ли он свои странные стихи: «Насадил на штык я ваххабита..»? «Да-да-да. В тот момент (8 августа 1999 года) ведь еще и обстреляли из гранатомета особняк Березовского на Новокузнецкой, и я написал: „Жужжи, жужжи, прекрасная шалунья, пусть враг не доживет до новолунья…“. Это тоже поразительный момент, когда я вдруг стал извергать из себя все эти модернистские рифмы и стихи, которые прежде были мне не свойственны. Я писал стихи такого классического блоковско-пастернаковского разлива и вдруг поперла такая гексоген-тринитротолуольная схема. Этот, кстати, стих был предтечей „Гексогена“. Вот что значит попасть в эпицентр взрыва, политического или литературного».

«Гексоген» — странный роман уже хотя бы потому, что никакого Белосельцева в нем не должно было быть: в 1991-м, да и в 1993 году, в конце «Красно-коричневого», он недвусмысленно погибает. На это обратил внимание еще В. Г. Бондаренко, который со свойственной ему эрудицией тут же опознал в персонаже «советского Терминатора». Как же так, Александр Андреевич? «Большинству может показаться, что он погибает, но в этой мертвой плоти оставалась одна молекула жизни, одна капелька крови, одна клеточка…». По сути, это было такое воскрешение Шерлока Холмса после битвы у Рейхенбахского водопада. Он уже тогда придумал написать семисерийный сериал про 90-е («Семикнижие»), и глупо было не включить в него финальную серию — про 1999 год, начало новой, путинской эры. А поскольку альтер-эго автора, с его убеждениями, бабушкой и афганско-псковскими воспоминаниями — все равно остался тем же, то странно было по-другому его называть. Наконец, «разведчикам свойственно менять имена».

— В сентябре 99-го, во время взрывов домов, вы где были?

— В одном из этих домов, естественно. То ли на Каширке, то ли на улице Гурьянова, в Печатниках. Может быть, одновременно в двух.

— «Первопечатники-свинчатники — печальники-тринитротолуольники…».

— Да, тринитротолуольники, это была моя первая реакция. Я в два присеста написал эту экстатическую поэму. А кончалась она: «Пусть певица Танечка Петрова мне поет до самого Покрова, а потом поет до Рождества, дуб зеленый, где твоя листва?» Это все обо мне — после всех этих взрывов, битв.

В романе один из злодеев говорит герою, прикованному к трубе в доме, предназначенном под взрыв: «Ты теперь не Виктор Андреевич Белосельцев, а Иоанн на Патмосе».

Именно как мистическое откровение и написан роман «Господин Гексоген». На похоронах генерала КГБ Авдеева, более известного как Суахили, отставной генерал Белосельцев узнает, что его бывшие коллеги — генералы Гречишников, Буравков и Копейко, работающие на враждующих олигархов Зарецкого и Астроса, — члены законспирированного Русского Ордена КГБ. Цель братства — реконструкция Красной империи, очистка России от инородного элемента и передача власти своему человеку — Избраннику (Путину). С радостью согласившись участвовать в их комплоте, Белосельцев выполняет деликатные поручения своих товарищей: подставляет Прокурора (сойдясь с ним на любви к бабочкам), Премьера-Степашина (составив ему неверную служебную записку о миролюбивости ваххабитов), устраняет олигархов Астроса и Зарецкого. С целью добычи информации ему приходится посещать самые разные места — чеченский банк, будуар Дочери Президента, церемонию вручении телепремии «Созвездие России», дагестанские села. Чувствительный и неагрессивный по сути человек, он крайне страдает от того, что ради своего Избранника участники проекта «Суахили» начнут войну, уничтожат два цветущих села и взорвут дома в Москве. Немалая часть романа посвящена тихим истерикам главного героя. В конце концов, когда Белосельцев понимает, что дома взорваны из-за него, он больше не в силах выносить это и выходит из игры, поздно. Мир устроен так, что самые невинные наши поступки вызывают непредсказуемо катастрофические последствия; в силу вступает то, что называется «эффект бабочки».

ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

ЭФФЕКТ БАБОЧКИ

Прохановские романы так густо населены бабочками, что внимательный читатель и сам становится обладателем фантомной коллекции: африканская нимфалида, пакистанский парусник, кампучийский сатир, папильонида с атлантического побережья Никарагуа; каждая бабочка соответствует одному роману.

Нимфалида.

Существует душещипательная история о том, что однажды где-то на Енисее, охотясь на уток, Проханов случайно подстрелил журавля и, не в силах пережить это убийство, дал себе слово никогда больше не стрелять птиц, после чего охотился исключительно на бабочек. На самом деле увлечение бабочками началось гораздо раньше — еще в школе, не выезжая дальше Подмосковья, он собрал коллекцию капустниц, крапивниц и белянок — «тривиальную», которую затем подарил некой девушке. Та же участь постигла и вторую коллекцию.

Серьезным энтомологом, компетентно разбирающимся в анатомии и особенностях поведения махаонов и голубянок, Проханов стал после знакомства с Пчельниковым, который сам ловил бабочек и в Азии, и в Африке. Александр Андреевич подчеркивает, что тот был не просто дилетантом с сачком, но приобретал особенно ценные экземпляры «чуть ли не на вершинах деревьев, разрабатывая для этого специальные технологии установки ловушек». Он привозил их домой в коробках, чтобы затем встраивать в свои «конструктивистские, а-ля Корбюзье, макеты строений» и «машины», описанные в романе «Надпись». Во время путешествия по Оби они вместе охотились на бабочек тамошних пойм.

Охоты на бабочек продолжаются и в 80-е, во всех экзотических путешествиях — от Эфиопии до Никарагуа. «Это ведь очень идиотская ситуация: я, достаточно респектабельный советский журналист, появление которого, скажем, на Рио-Коко, в районе боев, оговаривается высшим командованием сандинистского фронта, — и вдруг эта персона грата, вместо того чтобы произносить речи, выхватывает сачок и гонится за каким-нибудь насекомым. Те столбенеют — как контрас, так и сандинисты. Нужны страсть и безумие, готовность потерять лицо». Экстравагантное хобби позволяло корреспонденту отклоняться от предписанного маршрута и, по ходу импровизации, наблюдать нечто не вполне предназначенное для глаз путешественника-иностранца. «Ты владеешь сачком, как пингпонгист владеет ракеткой, ты понимаешь законы траектории полета, упреждения, подлетного времени, мистику либо удачи, либо проигрыша. Бывает, бабочка сидит, она доступна, ты подводишь к ней сачок, но уже знаешь, что ты ее не поймаешь. Гонки за бабочками — через джунгли, окопы — эта страсть, которая не сравнима ни с чем. Это погоня за мистическим существом, за ангелом».