Книга Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Я был уверен в себе. – Ремизов ничего не собирался представлять, но из памяти само собой выплыло лицо матери при прощании в аэропорту, и он уже тише добавил: – Алексеевич, нашло на меня что-то, как помутнение рассудка.

– Понятное дело, нашло. Только у тебя рота солдат, есть кому действовать. Ротой надо командовать, а не геройствовать, не ублажать самолюбие. И ради кого – Кадырова? Снаружи – джигит, а внутри? И ты что-то решил ему доказать?

– Наверное, так это и выглядит со стороны.

* * *

Горы. Скалы, камни, щебень, песок и люди… Нагруженные тяжелым оружием и тяжелой судьбой, они нескончаемо долго, а кажется, вечно идут по отвердевшим негнущимся позвоночникам хребтов в надежде добраться до конца пути и сбросить с себя этот груз. Но это невозможно, за одним хребтом следует другой, и за горой, которая преодолена, поднимается другая, еще более высокая. Наверное, и вся жизнь – это череда непрерывных испытаний; иди, солдат, неси свое бремя и не думай о конце пути.

На востоке над изломанной линией гор небо стало бледнее, начинался рассвет. Батальон всю ночь медленно поднимался на хребет, из которого вырастала гора Мишинксанг высотой 3918 метров, далеко внизу, в нерастаявшей темноте, остался кишлак Киджоль, неслышимый здесь Панджшер. К рассвету, когда сил у людей почти не осталось, им выпала глинисто-песчаная осыпь, в которую шаг за шагом по щиколотку проваливались ноги. Прохладный воздух остужал лица, и это было единственное облегчение. Еще несколько минут – и станет светло. Ремизов осмотрелся. Его рота шла последней в батальоне, она не успевала преодолеть песчаник и добраться до каменной гряды. Полнеба стало синим, серый песок – желтым, а нарастающие толчки адреналина резкими неровными штрихами добавляли в утреннюю безмятежность красный цвет.

– Рота! Двигаться быстрее! Никому не стоять!

– Устали же, товарищ лейтенант.

– Я сейчас устану кому-нибудь, – яростно выдохнул он сухими легкими и добавил пару фраз матом, уходя от долгих объяснений. – Хватит топтаться, как бараны.

– И так всю ночь идем без привала…

– Люди все-таки, что гнать-то…

– Пора привал делать…

Это последний, замыкающий взвод в роте, половина – чеченцы, управлять ими сложно, и, если бы не тот самый Кадыров, с его властным взглядом и неуемной религиозностью, было бы еще сложнее. Ему подчиняются не потому, что он сержант (в армии этого недостаточно), не потому, что много прослужил (год – это не срок) – в нем есть воля, и это признали все. Но сегодня другая воля заставляет людей двигаться вперед, невзирая на усталость и обиды. Сегодня ротный не побережет свой бранный словарный запас, его резкие, хлесткие слова будут разгонять дрему, открывать второе дыхание, заставлять идти. Да и провинился вчера сержант, очень сильно провинился, не стало к нему доверия.

Как это уже случалось раньше, Ремизов вдруг почувствовал гнет невнятной тревоги, словно ангел смерти приблизил к его роте свою леденящую руку, а ветер от невидимого черного крыла взбудоражил и смутил его душу.

– Быстрее, черти, быстрее, не останавливаться, интервалы держать… Хватит распускать сопли.

Хатуев, шедший во взводе замыкающим, оглянулся на ротного жалящим взглядом и промолчал.

– Всем тяжело. И не надо метать в меня молнии! Надо дойти до гряды. Ясно?

– Ясно, – пробормотал Хатуев, уводя взгляд.

Ремизов и сам еле переставлял ноги, он почти сдох, но натянутые жилы характера, готовые вот-вот лопнуть, продолжали выжимать остатки сил, отчего он стал бесчувствен и к себе самому, и к другим. Приступы перенапряжения высушили глаза, и теперь они горели от усталости, высушили горло, и его голос превратился в хрип, высушили виски, и вместо пота на них еще с ночи застыли соленые борозды. Когда он все-таки добрался до скал и прислонился щекой к холодной шершавой глыбе, эти жилы вдруг резко и беспомощно ослабли, и он почувствовал, что у него внутри, там, где должна быть душа, не осталось ничего.

Следом за ротой Ремизова шли подразделения 181-го полка дивизии… Их стало видно только сейчас, когда сквозь зубцы восточного Гиндукуша пробился июньский рассвет. Маленькие люди, как муравьи, вытягивались в колонну на своей муравьиной тропе и шли по следам, которые им оставил второй батальон. Ремизов отпрянул от скалы, сглотнул застрявший в горле комок. Восточнее, параллельно песчаной осыпи, спускалась вниз удобная, как рубеж обороны, изрезанная расщелинами каменная гряда. От гряды до соседей далековато, но пара винтовок в хороших руках или десяток автоматов их все-таки могут достать. Если там есть «духи».

Звука выстрелов он не услышал – все скрадывало расстояние, но увидел, как высокие серые фонтаны покрыли песчаную осыпь, как маленькие человечки распластались на длинном песчаном горбу, пытаясь вести огонь на звук выстрелов, в самый солнечный рассвет. Его сердце почти остановилось, вот от чего он так бежал весь последний час! Развернувшаяся пред ним картина боя была предельно проста – плотный огонь прижал роту соседей к земле, и в ней не нашлось ни одного офицера, ни одного сержанта, который бы подал команду на отход с опасного горба.

– Кадыров! – Сержант вырос из-за соседней скалы. – Ты все видишь?

– Вижу, – выдавил он из себя, упершись немигающим взглядом в картину расстрела.

– Ну и кто должен подать им команду? Кто? Где их доблестные сержанты?

– Все в руках Аллаха.

– Как бы не так. – Ротный сделал многозначительную паузу. – Все в руках командира. Понял? Пулеметчику – короткими и снайперам – по каменной гряде, прицел восемь, методично, огонь! По всей гряде! Эх… вашу мать, был бы толк… Остальным огонь не открывать.

Потом Ремизов связался с командиром батальона:

– Прямо подо мной на хребте головная рота 181-го. Бородатые бьют их из стрелкового оружия из квадрата… Я им не смогу помочь, слишком далеко. Веду отвлекающий огонь. Там несколько «300»-х. Откуда знаю? Когда пуля в тело попадает, его подбрасывает. Я вижу со своей точки. Как мое хозяйство? В порядке, прикрыты. Мы в безопасности.

Днем вышли на основной хребет, который медленно вырастал в гору Мишинксанг. Здесь командир полка потребовал от Усачева уточнить координаты своих подразделений, а после того как тот все передал, предупредил о безопасном удалении от квадрата, который тут же и обозначил. Если бы говорил открытым текстом, без кодировки, то вместо этого квадрата назвал бы ущелье Аушабы. «Мог бы и не предупреждать, – подумал комбат, – с его хребта Аушаба, переправа через нее просматривалась только в бинокль». В полдень над ним зависла пара «Грачей», их легко отличить от других самолетов, в воздухе контурами они напоминают кресты. Ведущий свалился на крыло, заскользил вниз, вошел в пике. Ведомый, прикрывая напарнику киль, шел следом, но не пикировал. Оба штурмовика вырвались из стен ущелья, поменялись ролями – под ними после двух ослабленных расстоянием разрывов из ничего, как бы сами собой, возникли низко стелющиеся тяжелые облака пыли. Из расколовшихся вакуумных бомб вырвалось боевое вещество, смешалось с воздухом, растеклось по пещерам и домам брошенного кишлака, проникло в щели, и, когда взрыватель авиабомбы после замедления вспыхнул желтой искрой, мгновенно взорвалось и боевое вещество, выжигая кислород и схлопывая весь заполненный им объем. В одной из пещер, находясь в готовности к выходу, покуривая кальян, дежурило подразделение Джалила. Никому из его людей не пришлось увидеть даже вспышки, а уж тем более замолить перед Аллахом свои немалые грехи.