Книга Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

Лондон просто превосходен! После Озерного края этот город — самое любимое мое место на земле, и куда бы я ни посмотрела, я всякий раз думаю: «Ах, если бы только Мэри могла быть рядом со мной и любоваться тем, чем любуюсь я, или другим!» или же: «Я знаю, дорогой Мэри обязательно бы это понравилось! И еще вот это!» Мы здесь увиделись с таким количеством людей, посмотрели столько спектаклей, насладились зрелищами великого города, что мне просто не терпится поскорее поделиться с вами моими впечатлениями, однако же все это может подождать и до следующего письма. Теперь же я хочу лишь сказать, что добрались мы благополучно, все мы сейчас обосновались по одному из лучших адресов Лондона, и если бы только моя милая Мэри была со мной, то жизнь моя стала бы идеальной.

Но я также должна рассказать вам о Хоупе… Хэтфилде!

Весь город полнится слухами о нем. Никогда раньше мне не доводилось слышать столь много об одном человеке, разве только о мистере Питте или Наполеоне Бонапарте. И конечно же, поскольку я сама имею непосредственное отношение к этому скандальному делу, многие ищут моего общества, дабы узнать мое мнение. И в самом деле, некоторые лучшие семьи Лондона старались вызвать меня на откровенный разговор, что, собственно, было сделать весьма легко, особенно после

публикаций в «Пост» от 31 декабря. Вы читали статью? Они озаглавили ее «Кесвикский самозванец II», и в ней автор (которого полковник Мур знает лично: это поэт, мистер Колридж, и живет он в Грета-Холл) приносит глубочайшие извинения за то, что ошибочно заявил, будто я сама назначила день свадьбы с самозванцем. «День так и не был назначен» — так он написал и продолжал хвалить меня за то, что мне удалось так счастливо избежать этого скандального брака, и отдал должное моему «здравому смыслу и добродетели». Сама бы я ни в коей мере не смогла бы сделать заявление лучше, даже если приложила бы к тому все усилия.

Я было хотела посетить Боу-стрит, куда, по моему разумению, большая часть города постоянно отправлялась, дабы посмотреть на Хэтфилда во время судебного разбирательства. Однако полковник Мур строжайшим образом запретил мне делать это. И все же однажды мне удалось его перехитрить, 27 декабря. В тот день я и миссис Мур, обнаружив, что Хэтфилда провозят по определенному маршруту в почтовой карете, под конвоем сопровождая его к месту судебного расследования и обратно в тюрьму, расположились на одной из улиц по ходу кареты после обеда и смогли как следует рассмотреть его. О, Мэри!

Представления не имею, каким образом никто из нас (вы видите, я включаю в этот список и свою персону) не сумел разглядеть в нем самого отъявленного мерзавца! Он сидел в коляске с черными волосами, которые трепал холодный ветер, вскинув руку в ответ на многочисленные «ура!», которые доносились со всех сторон так, словно он был принцем Уэльским. Но каков урок истинной подлости! Когда он проезжал мимо нашей кареты, мне сделалось не по себе при одной лишь мысли, что он может заметить меня, и потому я спрятала лицо; но вот наконец его карета проехала дальше, и меня стало трясти, когда я представила, в какой близости от меня этот злобный зверь проехал. Меня трясло с такой силой, что моя бедная миссис Мур подумала, будто я страдаю от приступа лихорадки, в то время как это было лишь непостижимое воздействие его греховности на мою несчастную душу. Одно лишь его присутствие вызвало такую слабость, что, когда мы добрались до дома, в котором остановились, я вынуждена была незамедлительно отправиться в свою комнату, лечь в постель и провести там по меньшей мере час, дабы успокоить расшатавшиеся нервы.

Вот тогда-то я и подумала о Вас, моя дорогая, милая Мэри. О том, как, должно быть, страдали Вы сами и по-прежнему страдаете. Изобретательности этого монстра в человеческом обличье нет пределов. Вы еще прочтете в газетах о том, что его жена, урожденная мисс Нейшен привела к нему в камеру двоих своих детей на Рождество. Он встретил ее с распростертыми объятиями, и она оставалась с ним до конца всего судебного расследования и, насколько мне известно, все еще пребывает с ним. Итак, поговаривают, будто все это задумал сам Хэтфилд с единственной целью: когда начнется окончательное разбирательство, обратить внимание присяжных не только на его искреннее раскаяние, но и на удручающе опасное положение, в котором несчастная женщина и ее маленькие детишки будут брошены на произвол судьбы, случись судьям вынести смертный приговор, который, собственно, совершенно соответствует тяжести его преступлений. Полковник Мур встретил своего давнего друга, судью Хокинса, и…

Дальше Мэри не стала читать. Неужели она написала ему письмо слишком поздно? Или же он просто навсегда забыл о ней?

В комнату вошла миссис Робинсон, однако, увидев, что ее дочь совершенно погружена в собственные мысли, сидя перед горящим камином, она осторожно вышла, предупредив всех в доме, чтобы никто не смел побеспокоить Мэри.

В комнате начинало темнеть; молодая женщина даже не стала зажигать свечей, лишь подкинула еще один брикет торфа в камин и пару поленьев, которые, быстро вспыхнув, давали больше жару.

Огонь разгорелся не сразу, яркие языки его танцевали перед ее немигающим, безрадостным взором, словно бы пытаясь отвлечь ее, утешить и помочь ей.

Чуть позже она бросила листки письма в огонь, пристально наблюдая за тем, как края, охваченные пламенем, сворачиваются, чернея, угольная чернота все больше охватывает странички, не оставляя ни единого белого пятнышка, как крупные хлопья серовато-голубого пепла покрыли брикет торфа. А снаружи темная, ночная долина была заключена в оковы холода и молчания.

Дневник, 26 февраля, Оксфорд

Еще одна промозглая камера! Еще одно унылое и бесчеловечно-жестокое место. Они доставили меня в оксфордскую тюрьму. Как сказал тюремщик, это случилось оттого, что уж больно я ученый, писал много, как он слышал, сочинил несколько незабываемых работ, которые были куда как значительней, нежели работы простого выпускника университета. Возможно, меня бы даже позабавило его остроумие, как и всех прочих, но это отнюдь не остроумие, да и держится надзиратель от меня подальше. Он так шарахается от меня, будто я болен чумой. Надзиратели торопливо вбегают в камеру, принося мне положенную пищу, а затем тут же выскакивают вон, захлопывая за собой дверь. У меня есть деньги, и я мог бы заплатить за предметы роскоши — некоторые денежные суммы до сих пор продолжают поступать ко мне, иногда это подношения от поклонников, но большей частью я даже представления не имею, откуда они берутся. Таким образом, я получил от тюремщиков перо и бумагу, новые свечи, вино, а затем и свежее нижнее белье, однако они так и не отваживаются остаться со мной один на один в камере и поговорить. Кто дал им такой указ? Когда я задаю им этот вопрос, они явно начинают чувствовать себя не в своей тарелке, а затем сразу же убегают прочь, лишь бы не отвечать мне. Когда же я спрашиваю их о женах — просто лишь бы проверить собственные догадки, — они зеленеют и в панике несутся прочь очертя голову.

Таким образом, я нахожусь в полном одиночестве. Вряд ли у Микелли появится хотя бы малейшая возможность отыскать меня. Они перевозят меня с места на место слишком часто, тайком укрывая в самом чреве Англии, словно я какой-нибудь контрабандный груз, что прячут в трюме корабля. Я знаю, что происходит, но им не сломить мой дух.