Книга Шестая книга судьбы - Олег Курылев

— Лекарства получили? — Он смотрел на Эрну, но вопрос был обращен к Изольде.

— Да, Генрих. Будешь есть?

— Только чай.

Кристиан снял фуражку, тут же подхваченную Изольдой, и начал расстегивать ремень. Когда женщина вышла, он подошел к Эрне и стал рассматривать ее. Она же видела перед собой только его тяжелый, как бы разрубленный надвое подбородок и мрачный взгляд.

— Завтра вместе с фрау Гюнш я отвезу тебя в Берлин.

— Мне все равно, — полушепотом сказала Эрна. Холодными как лед пальцами, сквозь кожу которых просвечивали синие жилки, она сжимала воротник халата под горлом.

Кристиан подошел к окну и посмотрел вниз на припаркованный там автомобиль.

— Фрейслер мертв. Ты, кстати, тоже.

Он не стал объяснять, что еще десятого февраля в списках умерших в тот день узниц Равенсбрюка появилась и ее фамилия.

— Что с Петером? — Она повернула голову и увидела мясистое, поросшее волосами ухо штурмбаннфюрера.

— Не знаю. Если он еще жив, то должен быть где-то на Западном фронте. Американцы уже на Рейне. Но сюда они не придут.

— Почему?

— Потому, что сюда придут русские. Изольда! — крикнул он, отойдя от окна. — К черту чай! Некогда. Завтра часам к двум я заеду за вами обеими. Будьте готовы. Лишнего не бери.

— Но зачем нам уезжать в Берлин, Генрих? — подавая плащ эсэсовцу, спрашивала Изольда. — Их бомбят каждый день, здесь гораздо спокойнее.

— Через месяц-два здесь будут русские. Но Берлин им не взять. — Он застегнул ремень, открыл дверь и обернулся. — Берлин им не взять никогда!

На следующий день Кристиан приехал в гражданском. Он критически оглядел Эрну, которой Изольда накануне подобрала вполне приличное платье и пальто, и вытащил из кармана какие-то документы.

— Будешь Эрной Гюнш, ее племянницей, — он кивнул в сторону Изольды. — Твой дом в Бранденбурге разбомбили двенадцатого марта. На этой бумажке твой бывший адрес и кое-какие данные. Запомни. О других подробностях договоритесь. Ну все, поехали.

Они заперли квартиру, спустились вниз и стали укладывать вещи в машину. Со стороны это была обычная семья: худая, болезненного вида дочь, бойкая мамаша и немногословный властный отец — вероятно, чиновник гражданского ведомства.

Уже через час, миновав с десяток полицейских постов, на половине из которых на них вообще не обратили внимания, а на остальных вяло спрашивали документы, они въехали в Берлин. Попетляли по улицам, огибая противотанковые заграждения, ожидая в небольших пробках возле строящихся баррикад, пропуская колонны солдат или Фольксштурма, объезжая закрытые для автотранспорта разрушенные участки города, и наконец остановились на небольшой улице в северо-западном районе. Это был Моабит, Ольденсбургерштрассе, недалеко от церкви Святого Паулюса.

Квартира оказалась довольно скромной, из трех небольших комнат. Кристиан снял ее совсем недавно и сам здесь не жил.

— Оставляю ее под твою ответственность, — передавая ключи Изольде, наставлял ее на кухне штурмбаннфюрер. — Пусть сидит дома и никуда не высовывается, кроме бомбоубежища. И никаких писем домой. Вот ваши регистрационные удостоверения и деньги. От денег, впрочем, скоро будет мало проку. Здесь, — он вынул из кармана небольшой сверток, — кое-какие безделушки. Меняй на продукты, когда закончатся те, что я успел купить. Скоропортящиеся не бери: скоро станет тепло, а электроснабжение может пропасть в любую минуту. Там — свечи, там — керогаз. Водопровод, — он покрутил кран, — уже не работает. Если вдруг починят, наполни все, что можно, водой, включая ванную. Водокачка на Бремерштрассе через квартал. Будете уходить вдвоем, оставляй мне записку вот здесь, на столе. Бомбоубежище рядом с водокачкой. Подходящую толкучку найдешь сама, не маленькая. Я по возможности буду приезжать, хотя предстоит чертовски много работы. Ну, все.

— Генрих, сколько нам тут сидеть?

— Откуда я знаю. Два месяца, полгода…

Он ушел, не взглянув на Эрну и не попрощавшись.

В следующие несколько дней Эрна стала быстро поправляться. Она начала делать по утрам зарядку и обтираться полотенцем. Водопровод не работал, так что о полноценной ванне приходилось только мечтать. И все же иногда они устраивали банные дни. Поздно вечером, когда народу у водокачки становилось мало, они по нескольку раз подряд ходили вдвоем за водой, грели ее, кое-как наполняли ванну на треть и мылись по очереди.

Днем Изольда уходила «на разведку» — послушать новости и достать чего-нибудь съестного. Первым делом она разведала места нескольких столичных толкучек и завела знакомства с некоторыми женщинами, частыми посетительницами берлинского черного рынка, на который полиция уже махнула рукой. По пути она читала на афишных тумбах газеты и всякие объявления, слушала в очередях разговоры.

Раз или два в день и раз ночью они спускались в бомбоубежище и проводили там в общей сложности по нескольку часов в сутки. Там часто работало радио, и им удавалось послушать официальные сводки, из которых женщины узнавали, что Восточный фронт полностью стабилизирован на Одерском рубеже обороны, который день ото дня становится все прочнее. Перерывы между информационными выпусками и речами Геббельса заполнялись героической музыкой и маршами.

В самом конце марта приехал Генрих Кристиан. Он привез много продуктов и даже свежее мясо. Изольда быстро наделала и нажарила на керогазе котлет, потом поила его чаем и всячески обхаживала.

— Господин Кристиан, — робко сказала Эрна, когда штурмбаннфюрер прошел в комнату и раскуривал, сидя на диване, сигару, — можно мне — послать телеграмму домой? Там ничего не знают обо мне.

— И что же ты собираешься в ней сообщить? Что сбежала из лагеря или что тебя выпустили за хорошее поведение? Не забывай, милочка, что ты на нелегальном положении. Я ведь уже, кажется, говорил тебе о твоей смерти в Равенсбрюке.

— Я бы только написала, что со мной все в порядке.

— Ну да, телеграмма из концлагеря: «Папа и мама, у меня все хорошо, кормят здесь пять раз в день, так что я поправилась на три килограмма». Так, что ли?

— У меня нет мамы.

Эрна опустила голову. Мысль о том, что ее отец мучается в неведении, отравляла все ее существование. Когда она вспоминала его, стоящего на кладбище или бредущего после похорон домой, ее сердце сжималось от боли. И после всего того, что случилось с Мартином и мамой, еще и она выкинула этот номер с дурацкими листовками. Сама теперь выкрутилась, а ее отец и Петер…

— В самом деле, Генрих, можно же что-то придумать? — вступилась Изольда. Она сидела сбоку на диванном валике, положив руку на шею лагерфюрера. — Девчонка совсем извелась. У нее, кроме старого отца, никого не осталось.

Кристиан выпустил клуб дыма и задумался. Раз он не рявкнул сразу, была надежда, что он постарается найти решение. Обе женщины, поняв это, терпеливо ждали.